Между мной и тобой

Ланская Алина

— Да так, ничего серьезного, — осторожно говорю, не представляя, чего ожидать от Кирилла. — Волнуешься?

Пауза.

— Волнуюсь. Вот приехал проведать. Какой у тебя номер домофона?

Черт! Черт! Черт!

Глава 25 Майя

— Какой у меня номер домофона? — переспрашиваю, чтобы чуть потянуть время. Не хватало еще, чтобы он узнал, что меня нет дома! Начнутся ненужные вопросы…

— Я могу и сам узнать, но… — Тут уже он взял выразительную паузу. — Я хочу, чтобы ты сама мне сказала. И открыла дверь.

Вот

же самовлюбленный засранец! Тебя даже могила не исправит! Выбешивает меня своей самоуверенностью, но все равно не могу сдержать довольную улыбку. Беспокоится, раз приехал. Не такой уж он конченый эгоист — перед глазами сразу появились многострадальные зеркала. А потом и то, чем мы самозабвенно занимались с Бесом рядом с этими зеркалами.

— Майя! — В нетерпеливом голосе прорезались резкие ноты. — Что за игры? Ты где?

«В тысяче километров от тебя, рыжий!»

— Я дома, Кир, но открыть не могу, прости. И это не игры — я приболела. Но я рада, что ты приехал. Соскучился?

— Что с тобой? — игнорирует мой вопрос. — Мне нужно волноваться?

— Это ты сам решай, взрослый мальчик. Сегодня я гостей не принимаю, прости.

Молчание в трубке. Терпеливо жду его реакции. От нее многое будет зависеть.

— Даже меня?

— Особенно тебя. Ты мне нужен здоровым. Сейчас не время и не место.

Снова тишина. Ну же, Кир, не разочаровывай меня!

— Скорейшего выздоровления, фея. Я рядом.

Отбой! Выдыхаю и тихонько открываю дверь отцовского кабинета. И тут же инстинктивно дергаюсь обратно — в коридоре стоит папа и внимательно на меня смотрит.

— Пап! — Делаю шаг вперед и сильнее, чем нужно, обнимаю самого лучшего и самого любимого мужчину на свете. — Как ты?

Жадно смотрю в родное лицо, надеясь найти признаки улучшения. Инсульт ни для кого не проходит даром, в его возрасте это чудо, что он в целом сохранил речь и ясность ума, но ему этого недостаточно. Я знаю и понимаю его лучше кого бы то ни было.

— Привет, Юнга! — Тихий насмешливый голос снова возвращает меня в мое безмятежное детство. — Молодец, что приехала.

Его взгляд постепенно возвращает себе былую остроту — серые глаза смотрят как бы сквозь меня, видят меня изнутри. И не спрячешься, даже если захочешь.

Волосы заметно поредели и стали полностью белыми, левая сторона лица уже почти нормальная. Как вспомню, что врачи прогнозировали…

— Привет, Кэп. Отлично выглядишь.

Он молчит. Нам даже в детстве не всегда были нужны слова, понимали друг друга по одному взгляду. Да и сейчас ничего не изменилось. Вижу, что напряжен, снова переживает за Эмму, Любочку и за меня. Конечно же, за маму и нисколько за себя.

А пора бы! Пап, тебе уже седьмой десяток, мы все давно взрослые.

— Пойдем в кабинет, а то что в коридоре стоять.

Отхожу в сторону, чтобы дать ему пройти. Медленно, словно боится оступиться, он заходит в свой кабинет, в котором провел чуть ли не половину жизни.

— Когда собираешься вернуться к работе? — Аккуратно закрываю за нами дверь. — Видела на столе твои свежие записи.

— После Нового года, маме не говори. Ей не нужно пока ничего знать. И так очень волнуется, переживает за меня и за малышку. И за Эмму.

Он горестно качнул головой. Я знала, что он винит себя, что не доглядел за Эммой, что никогда не уделял ей столько времени, сколько мне. Мы это с ним обсуждали, и не раз. Хотя я считаю, что в двадцать лет голова уже должна быть своя на плечах и за тебя уже никто не отвечает, кроме тебя самой.

— Уверен, что уже в январе? Пап, если речь идет о деньгах…

Он поднял вверх ладонь, и я замолчала.

— Дело не в деньгах, точнее не только в них. Я все верну тебе. Ты не должна тянуть на себе все наши беды. Я хочу поговорить с тобой о другом.

— О чем же? — спрашиваю, понимая, что на текущий момент разговор про деньги закончен.

— О ком. О Любе. Моей внучке и твоей племяннице.

Папа чуть прикрыл глаза и осторожно откинул голову назад. Видно, что ему все же трудно говорить долго.

— Я слушаю тебя.

— Мы с Лизой не молодеем. Сейчас с твоей помощью мы еще справляемся. Люба — чудесный ребенок, очень тонкий и ранимый. И у нее нет родителей.

Взгляд отца тяжелый, цепкий. Значит, разговор будет сложный.

— Чего ты хочешь, пап?

— Эмма не сможет ей стать нормальной матерью. За два года она ни разу не приехала, не посмотрела на своего ребенка.

— Она может измениться, пап. Не ставь на ней крест.

— Сколько ждать прикажешь? Год? Пять лет? Двадцать?

Он замолчал, я тоже не торопилась отвечать. Все ясно как день. Я ждала этого разговора уже больше года, но все равно оказалась к нему не готова.

— Ты хочешь, чтобы я официально оформила на нее документы и забрала ее от вас?

Я бы солгала, если бы сказала, что не думала об этом. Конечно же, думала. Время идет, ребенок взрослеет, и я не верю, что мама через три — пять лет сможет справляться с Любой.

— Я хочу, чтобы ты подумала об этом. Просить тебя я не имею никакого права. Но ребенку нужна мать.

Я встала с кресла и медленно подошла к стеллажам с книгами, провела тыльной стороной ладони по старинным корешкам. Меня всегда успокаивала их шершавая мягкость.

— А отец?

Папа досадливо отмахнулся.

— Ты же знаешь, что этот мерзавец не сможет ей дать ничего путного. Ребенка нужно держать подальше от него. Подумай над моими словами.

Я усмехнулась. Ну вот этого можно было и не говорить.

— Мне нужно время.

— А я не тороплю тебя. Понимаю, что у тебя своя жизнь и будут обязательно свои дети. Но я бы не заикнулся об этом, если бы не видел вас вместе. Между вами есть эмпатия.