Между ночью и днем
Шрифт:
— Кто?! — спросил я.
В ответ неясное бормотание из разбитого рта.
Я помог ей подняться и довел, почти донес до ванной. Там у меня была аптечка со всем необходимым. Минут за пятнадцать я привел ее в порядок: умыл, смазал ссадины йодом и сделал холодный компресс на левую щеку, обмотав голову махровым полотенцем. Концы полотенца завязал на макушке, и когда она взглянула на себя в зеркало, то уже попыталась улыбнуться. Лучше бы она этого не делала, потому что от ее улыбки у меня сердце застучало, как от чифиря.
Уложив в постель, я заставил ее выпить рюмку коньяку и напоил горячим чаем с медом и молоком.
История с ней приключилась такая. Возвращалась Катя
— Саша, я очень испугалась. Знаешь, в животе так все обмякло, и, кажется, я описалась.
Бандиты повалили ее на пол, один уселся на плечи, зажав ее между ног, а второй потребовал, чтобы она сделала ему минет. От страха Катя его укусила, но не поняла за что, за что-то мягкое. После этого они начали пинать ее ногами, приговаривая: «Не кусайся, сучка, не кусайся, зубы вырвем!» Но били не очень сильно, больше для потехи. Только один раз тот мальчик, которого она укусила, увлекся и с криком: «Посылаю под штангу!» врезал ей ботинком в лицо. Катя потеряла сознание, а когда очнулась, то одна лежала в темноте под батареей. Сумочку и продукты они унесли с собой. Кое-как Катя добралась, доползла до пятого этажа, отперла квартиру, и вот… Но еще вот что важно: когда они ее волтузили, один сказал: «Передай своему кобельку, это только аванс!»
— Ты понимаешь что-нибудь? — спросила Катя. — Что значит — аванс? Они еще меня будут бить?
— Не думаю. Скорее, теперь на меня переключатся.
Как бы для того, чтобы подтвердить мои слова, затарахтел телефон и тот же подонок, который звонил на днях, слащавым голосом поинтересовался:
— Ты зачем, гнида, полторы тысячи взял? Чтобы папу за нос водить?
— А кто твой отец? Орангутанг или крокодил?
— До скорой встречи, — пообещал звонивший и повесил трубку.
Посреди ночи мы занялись любовью, и честное слово, такого со мной еще не было. Если мы не развалили кровать, то только потому, что она была куплена еще в те незабвенные времена, когда человек человеку был друг, товарищ и брат.
— Отвезу тебя домой, — сказал я Кате за завтраком. — Отлежишься денек-другой. Тем временем все уладится.
— Что уладится?
Она уже позвонила на работу и предупредила, что заболела.
— Что уладится, Саша? — повторила она.
Я помешивал сахар в кофе серебряной ложечкой и старался на нее не смотреть, потому что, когда я смотрел на нее, она мгновенно поворачивалась боком.
—
— Хочешь отказаться от проекта?
Пора было вспылить, и я вспылил:
— Миленькая, какой, к черту, проект! Они нас пристукнут, как двух кроликов, вместе или по очереди. Как им заблагорассудится.
Теперь она глядела на меня в оба глаза, темный огонь завораживал меня.
— Саша, ты такой трус?
— Думай как хочешь. Я только не понимаю, из-за чего ты-то переживаешь? Тебя каким боком касается проект?
— Тебе дорога эта работа, а ты дорог мне. Я ведь тебя полюбила.
Ничего не скажешь, умела она облекать свои мысли в простые, но исчерпывающие слова.
— Прошу тебя, Катя, оставь. Я все сам улажу. Сегодня же улажу… А мы с тобой давай-ка слетаем на юг. Я знаю одно хорошее местечко. У тебя когда отпуск?
— Ты себе не простишь, если откажешься от этой работы.
У меня была когда-то жена, которую я любил, и были другие женщины, с которыми я спал, но все они были чужие. Это рано или поздно обнаруживалось. С ними было тяжело, потому что приходилось много врать, чтобы наладить хоть какой-то бытовой контакт. Катя была вся моя, как рука или сердце, не прошло двух дней, как я это почувствовал. Ощущение того, что она принадлежит мне целиком, было жутковатым, к нему примешивалась изрядная доза мистики. Словно она знала какую-то про меня сокровенную тайну, которую и сам я когда-то знал, которой упивался, но однажды забыл и не мог больше вспомнить.
— Будешь зудеть, поссоримся, — сказал я. — Тебе это надо?
— Милый, не так просто поссориться со мной, — улыбнулась она.
Через час я высадил ее из машины в Текстильщиках, взяв с нее слово, что она носа не высунет из родительского дома без моего разрешения.
Сам поехал в мастерскую, оторвал ребят от дела и рассказал им все как на духу. Неприятные новости они восприняли довольно хладнокровно.
— Ну сволочи! — сказал Зураб. — Жить не дают и работать. Обложили, как волков.
Коля Петров заметил:
— Совсем будет худо, если отберут аванс.
Из мастерской отправился в министерство к Гаспаряну. Удачно просочился внутрь и молча положил перед ним золотой портсигар.
— Понимаю тебя, — сказал Гаспарян, непривычно задумчивый. — Но проблема уже снята. Больше вам не будут чинить препятствий. Спокойно продолжайте работать.
— Препятствия — ерунда. Жить охота.
— Ни к чему такой трагический тон, — Гаспарян усмехнулся снисходительно. — Обыкновенное недоразумение. Везде есть горячие головы. Но вопрос, повторяю, улажен. Я мог бы посвятить тебя кое в какие тонкости, но не уверен, что это необходимо. В двух словах так: у меня есть недоброжелатели, которые решили насолить вот таким необычным способом. Ну чисто по-детски. Дескать, нам не угодишь — не будет у тебя дачи. О, если бы ты знал, Каменков, какие затейливые интриги плетутся иной раз в этих кабинетах. Впрочем, я и сам удивлен, что они прибегли к пещерным методам.
— Кто — они?
Гаспарян постучал карандашиком по мраморной столешнице, и я понял, что зарвался. Острым взглядом он предупредил: сюда не лезь. Но заговорил мягко:
— Давай забудем об этом, хорошо? Подарок возьми, не обижай… Ладно, расскажи лучше, как продвигаются дела, — взглянул на ручные часы. — Еще есть шесть минут.
— Работа идет по плану, но в такой обстановке…
— Хочешь разорвать контракт?
Глаза его брызнули льдом. Любопытно было видеть, как из-под маски респектабельного чиновника неуловимо клацнули челюсти крупного хищника.