Между Тенью и Фарфором

Без сомнения, это был очень несуразный день, сильно выбивающийся из череды серых будней, в которых, как в болоте, завяз журналист «Калинских вестей» Василий Шумский. Причем странности начались прямо с ночи, будто перетекли из снов в реальный мир, а потом уже просто выстраивались в цепочку: одна странность тянула за собой другую. Вместе они сплелись в сумасшедший хоровод и приплясывали вокруг Василия, кривляясь призрачными мордашками, мол, «каравай, каравай, кого любишь – выбирай…» А Василий совсем не хотел выбирать, да и загадки не любил, скорее уж побаивался, считая, что лучше держаться от них на безопасном расстоянии.

Прежде всего, Василий проснулся среди ночи от ощущения небывалой жажды: глоток самой обычный воды казался желанней грядущего аванса. Он выбрался из-под одеяла, лениво зашлепал на кухню, почесывая взлохмаченную шевелюру и позевывая. Чуть приподняв веки, чтобы окончательно не разогнать сон, налил в стакан воды из кувшина, стоявшего на подоконнике, и стал жадно пить. Почему-то было слишком ярко, и Шумский все-таки открыл глаза. Прямо в окно нахально усмехался месяц, скородя по рваным облакам желтым серпом. Василий глянул через плечо и чуть не выронил стакан: в полосе лунного света белёсо отпечатались… следы! Совсем небольшие, чуть побольше детских.

Шумский поперхнулся, разбрызгав вокруг себя воду, и затряс головой, а потом рискнул обернуться: лунный свет растянулся дорожкой до самого порога, а следы… постепенно исчезали и скоро растаяли. И тут же Василию почудилось, будто кто-то шмыгнул в темный угол прихожей, зашуршав веником…

Минут через пять журналист пришел к выводу, что толком не проснулся и видит сон, но досматривать его лучше в постели. Еще через минуту Василий укутался в одеяло и уже собрался нырнуть в омут грез, как прямо в ухо врезался звук, идущий из-за стенки, точно разом упала целая гора бутылок, которые затем раскатились по полу. В тишине ночи грохот был сравним с отголоском разорвавшегося снаряда. Следом пулеметной очередью зачастила отборная брань. Василий про себя чертыхнулся: вот уж здесь точно ничего сверхъестественного -опять сосед с женой лается…

Шумский снимал малогабаритную квартиру в девятиэтажке в одном из отдаленных районов областного центра. Если бы он мог свободно выбирать, вероятно, предпочел бы жилье покомфортнее и поспокойнее, однако парнишке, прибывшему из сельской глубинки и только начавшему осваивать азы профессии корреспондента, особенно привередничать не приходилось – снял то, на что зарплаты хватило.

В общем-то, квартирка была ничего себе: без балкона и чуть побольше картонной коробки, зато с отдельной кухней в пяток квадратов и собственной крохотной ванной комнатой. Все лучше, чем общага, коей Василий насытился по самое некуда во времена студенчества. Жаль только, что за обоями кирпич как будто вообще забыли положить: слышимость была такая, что спецслужбы отдыхают – любой телефонный разговор дословно в уши укладывался. Попадись Шумскому тихие соседи – он, возможно, не удостоил бы вниманием сей маленький нюанс, но на его беду за стенкой обитал Михалыч, избравший в половины весьма громогласную даму, за что теперь с лихвой расплачивался собственными нервами, а Василий – бессонницей.

Самого Михалыча, являвшего утрированный образчик типичного работяги- простоватого мужика под полтинник, с грубыми руками, запасом крепких словечек и тягой выпить – Шумский время от времени встречал в общем коридоре на восемь квартир или лифте, а вот супругу его не имел удовольствия знать. Зато отлично слышал. Особенно по ночам. А начинался концерт обычно с вечера.

– Ты, идиот недоделанный, опять не ту соль купил! Ты глаза-то где держишь, на полке оставляешь, что ли?!

Василий, собравшийся полистать каналы, включал телевизор почти на полную катушку, стараясь не слушать оправдания Михалыча. Сперва мирные, они по ходу диалога все больше накалялись, переходили в обвинительную тональность, и обстановка в соседней квартире постепенно обретала масштаб локального стихийного бедствия, ибо супруга тоже возвышала голос, хотя дальше, казалось, некуда:

– Не увидел он! Водяру свою, небось, всегда увидишь, а соль-то, конечно, где тебе углядеть, алкоголик проклятый! Всю душу пропил!

Телевизор не спасал – Шумскому приходилось и дальше оставаться невольным участником чужих разборок.

Будучи еще только новоселом, Василий пытался поговорить с соседями и попросить их вести себя менее бурно во время семейных драм, но дело тем и кончилось: «сладкой парочки» хватало ровно на неделю. Поэтому, когда бушуяны очень уж сильно его допекали, журналист от души молотил в стену кулаком. Иногда помогало, но чаще акт возмущения проходил совершенно незамеченным. Можно было бы вызвать полицию, но связываться с органами без острой нужды, честно говоря, не хотелось. Да и потом, как ни странно, Шумский в глубине души жалел и Михалыча, и его крикливую супружницу.

Однажды Василий, возвращаясь домой, зашел в магазин. Лавируя между полками и пополняя корзину, он забрел в винно-водочный отдел, размышляя, не прихватить ли пивка. Вдруг до уха донеслось что-то похожее на всхлипывание.

Источником всхлипов оказался Михалыч, сидевший прямо на полу между витринами. Он, словно кровное чадо, прижимал к груди бутылку водки и в полузабытьи повторял со слезами в голосе:

– Как я мог… Как же я мог?! Нет, как я только мог?!!

Василий озабоченно склонился над ним:

– Простите, что-то случилось? Вам помочь?

Сосед поднял мутные глаза. Они полнились влажной голубизной и цвели цикорием под сивым с проседью чубом – все равно что глаза ребенка. Недужного ребенка.

– Как я только мог двадцать лет назад жениться на этой стерве!!! – Взревел Михалыч с мукой в голосе, и стало ясно, что он уже пребывает в изрядном подпитии.

Очевидно, сосед долго терзался. Михалыч будто бы не признал парня, живущего через стенку, но принял его помощь: опираясь на протянутую руку, поднялся с пола и потопал к кассе, так же любовно прижимая к груди ненаглядный пузырь – только что не поглаживал. Видно, не мог с ним расстаться, как и с горечью той жизни, которую прихлебывал глоток за глотком, прикладываясь к бутылке.

Вечер, естественно огласился скандалом. «Опять за свое» – подумал привыкший Василий. Только привычка спасала от бешенства, от коего в ином случае не помогли бы и сорок уколов.

Потому-то нынешней ночью вопли, не дающие уснуть, не стали для Шумского новостью.

– Ты кретин! – Орала Михалычева половина. – Полжизни на тебя извела, а толку-то?! Ты хоть раз что-нибудь полезное сделал? Хоть раз помог мне?!

– А ты? Только и знаешь глотку драть! Сколько лет с тобой живу, ты мне хоть раз помогла?!Хоть одним словом одобрила?!

– Я не должна тебе помогать! – Женский голос вибрировал пронзительным визгом. – Ты – мужик! Да хотя в каком месте?! Одно слово только!

– Ах ты, ах ты… сука! – Грянул Михалыч, припечатав кулак к какой-то твердой поверхности, а потом пнул нечто тяжелое.

Василий всерьез испугался: как бы до смертоубийства не дошло… Слава Богу, гроза не разразилась в полную силу: выпустив пар, Михалыч неожиданно утих. Однако супружница так легко не сдавалась:

– Да! Дааа, я сууука, – выводила она с удовольствием, и голос ее от этого обретал редкую противность. – Какого ж… ты с сукой живешь?!