Мгновение истины. В августе четырнадцатого
Шрифт:
– И не только полководческие, – добавил Казакевич.
– Ну что, удовлетворен таким ответом? – повернулся к гвардейцу корнет Сорокин. – А вот скажи-ка нам, братец, чем может похвастаться твой лейб-гвардейский полк?
Не найдя, что на это ответить, гвардеец заторопился к выходу.
Проводив его долгим, пристальным взглядом, Баташов, обернувшись к окружившим его офицерам
– Я сегодня, откровенно признаться, думал, что выпуск наш пройдет буднично, без фанфар и парада. Ведь что ни говори, а на Отечество наше война надвигается. Страшная война… И знаете, я был искренне удивлен не тому, что наше производство в офицеры будет ускоренным. Это было ясно как божий день. Я был искренне удивлен тому, что император, несмотря ни на что, не манкировал вековую традицию лично приветствовать офицерское пополнение. Все происходило так торжественно и величаво, словно в былые времена, что я вдруг всей душой и сердцем понял, что с сегодняшнего дня для меня Бог, Царь и Отечество – единое целое, словно божественная Троица. Я понял, главное, что с таким императором нас никогда и никто не победит…
– Да здравствует император!
– Да здравствует Россия!
Неожиданно офицеры в едином порыве торжественно и величаво запели гимн:
Боже, царя храни, Сильный, державный, Царствуй на славу нам, Царствуй на страх врагам, Царь православный. Боже, царя храни!
Боже, царя храни! Славному долги дни Дай на земли! Гордых смирителю: Слабых хранителю, Всех утешителю – Всё ниспошли!
Перводержавную Русь Православную Боже, храни! Царство ей стройное, В силе спокойное, – Все ж недостойное, Прочь отжени!
О, провидение, Благословение Нам ниспошли! К благу стремление, В счастье смирение, В скорби терпение Дай на земли!
С последними словами гимна в бараке наступила звенящая тишина. Офицеры продолжали стоять по стойке смирно, готовые в едином порыве
– Господа, товарищи и друзья мои! В этот долгожданный и незабываемый для всех нас час производства в офицеры я хочу сказать, что сегодня у меня нет роднее и ближе вас, моих юнкерских товарищей. Мы стоим сегодня на пороге войны. Кого-то она призовет сегодня, кого-то завтра, через неделю или месяц. Но мы все как один должны понимать, что никто из нас не останется в стороне от предстоящей схватки. Пусть газетные заголовки кричат о том, что мы шапками закидаем германцев, что война с тевтонами продлится не больше месяца, но мы-то знаем, какой серьезный враг стоит у наших западных границ. И потому должны ясно осознавать, что наше место не в глубоком тылу, а на фронте. Я верю, что все вы, мои дорогие корнеты, не станете искать обходных дорог, а предпочтете прямой путь доблести и чести. А раз так, то мы еще не раз встретимся на этом трудном, но достойном пути!..
– Господин корнет, – неожиданно прервал горячую речь Баташова дежурный юнкер, – к вам вестовой.
– Извините, господа, – виновато промолвил Аристарх и поспешил вслед за юнкером.
На линейке его ждал посыльный в гусарском мундире, с двумя лычками на погонах. Увидев офицера, гусар лихо спрыгнул с коня и, вытянувшись во фрунт, доложил:
– Ваше благородие господин корнет! Вам срочный пакет! – и, вынув из сумки конверт, протянул его Баташову.
– Спасибо, братец, – поблагодарил гусара Аристарх и тут же, сломав печать, вскрыл письмо.
На узкой полоске бумаги было всего лишь две строчки:
«Приказываю в 20.00 явиться в часть.
Командир полка, полковник Нелюдов».
Конец ознакомительного фрагмента.