МИ (Цикл)

Гудкайнд Терри

— В моем воображении хватает врагов, — пробормотал Бэннон. — Новых добавлять не стоит.

Он подошел к тренировочному блоку и взмахнул мечом, предвкушая момент, когда клинок вонзится в дерево. От неожиданной вибрации рука юноши сотряслась до локтя.

Мечник не был впечатлен.

— Ты что, пытаешься срубить подсолнух, мой мальчик? Ну-ка, еще раз!

Бэннон снова замахнулся, и в этот раз звук удара был громче. С бревна упал сухой кусок коры.

— Защищайся! — крикнул Мэндон.

Юноша замахнулся сильнее, крякнув от напряжения, и в этот раз отдача дошла до самого плеча. — Я смогу себя защитить, — шептал он. — Я

не буду беспомощным.

Но он не всегда был в состоянии защитить себя и свою мать.

Бэннон снова ударил, воображая, что лезвие рубило не дерево, а плоть и твердую кость. Ударил вновь.

Он вспомнил тот день, когда еле тащился домой примерно спустя час после захода солнца на острове. Вспомнил, как работал на капустных полях в Кайрии, как и все другие молодые люди его возраста. Ему приходилось батрачить, а не работать на собственной земле, потому что его отец потерял свои владения задолго до этого. Отец вечером где-то пропадал — наверняка уже был в таверне, полупьяный. В этом он деле он был мастер.

По крайней мере, это означало, что в их хижине настанет тишина, и Бэннон с его матерью немного побудут в спокойствии. На полевых работах за неделю Бэннон заработал еще несколько монет, выплаченных ему в этот день: во время сбора урожая капусты жалованье было больше, чем обычно.

Юноша уже накопил достаточно денег, чтобы уплыть с острова Кайрия. Он мог уехать еще месяц назад, и сейчас вспоминал, как ему хотелось убраться с этого места, глядя на редкие торговые суда, что отплывали с порта. Такие суда останавливались на островах только раз или два в месяц, поскольку островитянам с их не развитой торговлей и не хватало денег на покупку привозных товаров. Хотя пройдет какое-то время, прежде чем у него снова появится шанс, Бэннон решил, что он не уплывет, пока не появится возможность забрать с собой и мать. Они с ней найдут лучший мир, новый дом, где-нибудь в тех местах, о которых он слышал, — в Танимуре, Народном Дворце или Срединных землях. Даже дикие места без цивилизации в Новом мире были лучше его страданий на острове Кайрия.

Бэннон вошел в дом, сжимая серебряную монету, которую он заработал в тот день, уверенный, что этого, наконец, будет достаточно для места на корабле ему и его матери. Они сбегут вместе в следующий раз, когда ближайший корабль пришвартуется в порту. Он собирался сосчитать накопленные монеты, спрятанные им на дне цветочного горшка на подоконнике. В том горшке были лишь сморщенные останки скалистого анемона, который он посадил, растил, и наблюдал за ним — но тот высох.

Однако, войдя в дом, Бэннон сразу почувствовал запах подгоревшей пищи и медный запах крови. Он остановился, насторожившись. Мать стояла у очага, отвернувшись от горшка, в котором помешивала ужин; она пыталась вызвать улыбку, но ее губы и половина лица напоминали кусок сырой печени. Она делала вид, что все хорошо, но это было не так.

Бэннон уставился на нее, почувствовав недомогание.

— Я должен был быть здесь, чтобы остановить его.

— Ты ничего не смог бы сделать. — Голос его матери охрип и сорвался, без сомнения, от крика и рыданий. — Я не сказала ему, где ты их спрятал, я бы ни за что не сказала ему. — Она снова начала плакать, качая головой. Затем прислонилась к камням очага. — Я бы не сказала ему… но он все равно бы узнал. Он обыскивал твою комнату, пока их не нашел.

Чувствуя кислоту, подступившую к горлу, Бэннон побежал к себе в комнату

и увидел разбросанные по полу вещи. Соломенная набивка тюфяка была разорвана вместе с ватным одеялом, которое сшила мать. Цветочный горшок с анемоном был опрокинут, земля разбросана по постельным принадлежностям.

Монеты пропали.

— Нет! — зарыдал он. Эти деньги должны были стать новой надеждой, новой жизнью для них двоих. Бэннон упорно трудился на полях и скопил за год достаточно, чтобы они покинули Кайрию и убрались подальше от этого человека.

Его отец не просто украл монеты — он отнял у Бэннона и его матери их будущее. — Нет! — крикнул он снова в тишине дома, пока его мать рыдала у очага.

Именно так отец и научил Бэннона никогда не хранить все деньги в одном месте. Неважно, насколько хорош был тайник: воры, — такие как его отец — могли оказаться умнее, могли быть беспощадными — или и то, и другое. Но если бы воры нашли хоть какие-то деньги, то, вероятно, не стали бы продолжать поиски в другом месте…

— Добрые духи, мой мальчик! — Голос кузнеца прорвался сквозь темную пелену его воспоминаний. — Ты собираешься разнести в щепки это бревно, сломать меч и вывихнуть себе руку?

Бэннон моргнул и увидел, что он наделал. В неистовом безумии он нарубил огромных зарубок в сосновом брусе, разбросав щепки во все стороны. Ладони его вспотели, но крепко сжимали обтянутую кожей рукоять меча. Обесцвеченное лезвие дрожало, но меч был невредим, и на лезвии не осталось зазубрин.

Плечи болели, руки тоже, запястья тряслись.

— Я думаю… — пробубнил он и тяжело сглотнул. — Я думаю, что проверил его достаточно. Вы правы, сэр. Кажется, это отличный клинок.

Он полез в карман и вытащил последнюю медную монету.

— Это вам, сэр. Будет ли меди достаточно, чтобы вы снова заточили меч? — Он посмотрел на изуродованный тренировочный блок и подавил дрожь. — Я думаю, что он немного затупился.

Мэндон долго смотрел на юношу, затем принял медяк.

— Я заточу его, и клинок послужит еще долго, если будешь о нем заботиться.

— Буду, — пообещал Бэннон.

Мечник взялся за шлифовальный камень, разбрасывая снопы искр во время работы. Бэннон наблюдал, но его мысли блуждали сквозь трясину воспоминаний. Вскоре он должен был вернуться на «Идущий по волнам», чтобы успеть до его отплытия. Остальная часть команды уже должна быть похмельной и несчастной, и такой же бедной, как он.

Он снова изобразил улыбку и коснулся ушибленной губы, игнорируя боль, представляя, что мог бы сделать с головорезами, побеспокой они его сейчас. Теперь он был готов. Молодой человек ненадолго окунулся в свою фантазию — нет, скорее в его веру в счастливую жизнь, счастливую семью, добрых друзей. Этот мир должен был где-то существовать. На протяжении всего детства в Кайрии, всегда, когда отец ругал и бил его, Бэннон Фармер создавал эту картину в своей голове и отчаянно за нее цеплялся.

К тому времени, пока юноша воссоздавал розовый образ того, как все должно быть, Мэндон уже заточил клинок и протянул ему оружие.

— Я даю тебе этот меч и искренне желаю, чтобы тебе никогда не довелось его использовать.

Бэннон улыбнулся, на этот раз почувствовав боль в губе.

— Я тоже надеюсь. И всегда надеялся. — Но он сомневался, что так и будет.

Распрощавшись с Мэндоном, молодой человек покинул лавку и направился к докам, к «Идущему по волнам».