Мифы и заблуждения в изучении империи и национализма (сборник)
Шрифт:
КАТЕГОРИИ ПРАКТИКИ И КАТЕГОРИИ АНАЛИЗА
Многие ключевые понятия в интерпретативном аппарате социальных науки истории – «раса», «нация», «национальность», «гражданство», «демократия», «класс», «общество» и «традиция», например, – в одно и то же время являются категориями социальной и политической практики и категориями социального и политического анализа. Под «категориями практики», вслед за Бурдье, мы понимаем нечто подобное тому, что другие называли «местными», «фольклорными» или «общеупотребительными» категориями. Это категории «ближнего», каждодневного социального существования, выработанные и используемые обычными социальными акторами, которые совершенно не сходны с категориями социального анализа, дистанцированными от опыта [150] . Мы предпочитаем выражение «категория практики» его альтернативам, поскольку последние предполагают слишком четкое разделение на «местные», или «фольклорные», или «общеупотребительные» категории – с одной стороны, и категории анализа – с другой. Мы же видим, что практическое и аналитическое использование
«Идентичность» также является категорией практики и анализа. Как категория практики, она используется «в миру» при определенных (не любых!) обстоятельствах для придания смысла существованию и деятельности индивидов, выявляя то, в чем они совпадают и чем отличаются от других. Она также используется политическими активистами, которые убеждают общество достичь самопонимания, осознания собственных интересов и природы их обусловленности. Эти активисты пытаются привить индивидуумам понимание того, что они «идентичны» друг с другом (в свете определенных целей) и, в то же время, отличаются от других. Делается это, чтобы организовать и оправдать коллективные действия в определенном направлении [152] . В этой модальности «идентичность» используется как в повседневном обиходе, так и в «политике идентичности» (identity politics) и ее разнообразных формах. Ежедневные дебаты об идентичности и политика идентичности – важные и существенные явления. Но современная значимость «идентичности» как категории политической практики не обязывает нас использовать ее в качестве категории анализа. Рассмотрим следующую аналогию: «нация» – широко используемая категория социальной и политической практики. Призывы к самоопределению и притязания на него предполагаемых наций в последние сто пятьдесят лет находятся в самом центре политической жизни. Однако, чтобы понять и изучить эти призывы и притязания, никто не обязан пользоваться понятием «нация» как аналитической категорией. Иными словами, мы не обязаны заимствовать категорию, прочно принадлежащую практике национализма, категорию, которая вменяет нациям реальное существование. Нет необходимости делать эту категорию центральной в теории национализма [153] . Никто нас не обязывает также использовать «расу» как категорию анализа, что обозначало бы принятие того факта, что «расы» существуют. Нет необходимости использовать понятие «раса» для понимания и рассмотрения социальных и политических действий, организованных вокруг предполагаемого существования «рас» [154] . Также, как «национальный дискурс» (nation-talk) и националистическую политику можно проанализировать без постулирования существования «наций», или «расовый дискурс» (race-talk) и «расовую» политику – без постулирования существования «рас», можно изучать и «дебаты об идентичностях» (identity-talk) и «политику идентичностей» без постулирования существования «идентичностей» со стороны исследователей.
Овеществление представления (reification) – это социальный процесс, а не только интеллектуальная практика. Следовательно, он находится в фокусе «этнической», «расовой», «национальной» политики и других полагаемых «идентичностей». Исследователи такого рода политической деятельности должны отдавать себе отчет в существовании процесса овеществления категорий практики, т. е. пытаться объяснить процессы и механизмы, посредством которых то, что можно назвать «политической фикцией» нации, этнической группы, расы или другой предполагаемой идентичности, иногда кристаллизуется в полновластную и подчиняющую себе реальность [155] . Однако следует избегать непреднамеренного утверждения или воспроизведения предполагаемых результатов политики идентичности в нашем анализе, что может произойти просто вследствие необдуманного употребления категорий практики в качестве категорий анализа.
Тот факт, что некоторые категории анализа используются как категории практики, не должен автоматически приводить к исключению данных категорий из числа аналитических [156] . Если бы это происходило, словарь понятий социального анализа был бы гораздо скуднее и надуманнее, чем на самом деле. Проблема состоит не в самом факте использования понятия, а в том, как им пользуются. Проблема, как она была сформулирована Луайе Ваканом применительно к «расе», состоит в «бесконтрольном смешении социального и социологического… [или] народного и аналитического значений» [157] . Именно это и происходит с «нацией», «расой» и «идентичностью», которые весьма часто используются в социальном анализе в том же значении, в каком они бытуют в повседневной практике, т. е. в значении и форме, которые утверждают или воспроизводят овеществленность категорий политического языка, иными словами утверждают реальное существование наций, рас и идентичностей и воспроизводят представление, что все люди «имеют» собственную национальность, расу или идентичность.
Можно возразить, что такой взгляд не учитывает современных усилий, направленных на противодействие эссенциалистскому эффекту овеществления «идентичности» через утверждение множественности, фрагментированности и пластичности идентичности [158] . «Эссенциалистское» понимание идентичности действительно очень долго критиковали, так что конструктивистские жесты вежливости сопровождают почти все дискуссии об «идентичности» [159] . Но все же мы продолжаем встречать неудобоваримую смесь конструктивистской терминологии и эссенциалистской аргументации [160] . И это не вопрос интеллектуальной небрежности. Скорее, это отражает двойную ориентацию многих специалистов по идентичности как исследователей и как протагонистов политики идентичности, конфликт между конструктивистской терминологией, требуемой академической корректностью, и заземляющим и эссенциалистским посылом, без которого призывы к «идентичности» не будут эффективно выполнять свою функцию политического и социального действия [161] . Искать решение в более последовательном конструктивизме тоже бесполезно, так как непонятно, почему то, что повсеместно характеризуется как нечто множественное, фрагментированное и пластичное, должно быть концептуализировано как «идентичность».
ПРИМЕНЕНИЕ «ИДЕНТИЧНОСТИ»
Что ученые подразумевают, когда говорят об «идентичности»? [162] Какую концептуальную и объяснительную нагрузку несет это понятие? Это зависит от контекста использования и теоретической традиции, к которой принадлежит рассуждающий об идентичности автор, ведь понятие «идентичность» очень (для аналитической концепции – безнадежно) многозначно. Можно идентифицировать несколько его ключевых значений:
1. Когда идентичность понимается как фундамент или базис социальной или политической активности, стремясь выделить и концептуализировать неинструментальные способы социальной и политической практики, «идентичность» часто противопоставляют «интересу» [163] . Со слегка смещенным аналитическим фокусом это понятие используется, чтобы подчеркнуть то, как индивидуальные или коллективные действия могут регулироваться партикулярным самопониманием, а не предполагаемым универсальным собственным интересом [164] . Это, видимо, самое общее понимание понятия, оно может применяться в комбинациях с другими значениями. Представленное выше общее значение идентичности включает в себя три связанные между собой, но различные дихотомии, которые применяются при концептуализации и объяснении социальных действий: первая – между самопониманием и личным интересом (в узком его значении) [165] ; вторая – между частностью и (предполагаемой) универсальностью и третья – между двумя способами социальной локализации. Многие (но не все) теории идентичности рассматривают социальные и политические действия как обусловленные позицией акторов в социальном пространстве [166] . В этом они солидарны со многими (но не всеми) теоретиками, придерживающимися универсалистского и инструменталистского взглядов. Но «социальная локализация» приобретает разные значения в следующих двух случаях: с точки зрения теорий идентичности «социальная локализация» обозначает позицию в многоярусном пространстве, определенном частными категориальными атрибутами (раса, этнос, пол, сексуальная ориентация). Но инструменталистские теории трактуют «социальную локализацию» как позицию в универсалистски понятой социальной структуре (например, место на рынке, структура занятости или способ производства) [167] .
2. Понимаемая как специфически коллективное явление, «идентичность» подразумевает фундаментальное и последовательное тождество (sameness) между членами одной группы или категории. Данный постулат может быть понят объективно (как тождество объективных характеристик) или субъективно (как вытекающее из опыта, прочувствованное или осознанное тождество). Ожидается, что это тождество найдет проявление в солидарности, в общих склонностях или самосознании, либо в коллективных действиях. Это значение особенно часто встречается в литературе по социальным движениям [168] , по гендеру [169] , а также по расе, этничности и национализму [170] . В этом значении различие между «идентичностью» как категорией анализа и как категорией практики часто стирается.
3. Понимаемая как ключевой аспект (индивидуальной или коллективной) «самости» (selfhood) или как основное состояние социального бытия, «идентичность» используется, чтобы указать на нечто якобы глубинное, сущностное, императивное или основополагающее. Это значение отличается от более поверхностных, случайных и изменчивых аспектов и атрибутов самосознания и понимается как нечто ценное, что необходимо поддерживать, культивировать, поощрять и сохранять [171] . Такая трактовка характерна для некоторых видов психологической (или психологизированной) литературы, особенно попавшей под влияние Эриксона [172] , хотя она также обнаруживается в литературе по расе, этничности и национализму. Здесь практический и аналитический аспекты «идентичности» часто смешиваются.
4. Понимаемая как продукт социальной или политической активности, «идентичность» призвана выделить процессуальное, интерактивное развитие того вида коллективного самопонимания, солидарности или группности ( groupness ), которые делают возможным всякое коллективное действие. Данное значение, встречающееся в некоторых работах по «новым социальным движениям», представляет «идентичность» как продукт, обусловленный социальной и политической активностью, и в то же время – как основание или базис, обусловливающий последующие действия [173] .
5. Понимаемая как недолговечный продукт многочисленных и соревнующихся дискурсов, «идентичность» призвана подчеркнуть нестабильную, многогранную, изменчивую и разрозненную природу современного «я». Это трактовка наиболее часто встречается в работах, написанных под влиянием М. Фуко, постструктурализма и постмодернизма [174] . В несколько иной форме, без постструктуралистских «ловушек», ее можно найти в определенных видах литературы по этнографии – особенно в «ситуационном» или «контекстуальном» описании этничности [175] .