Мифы о Китае: все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, – неправда!
Шрифт:
Огромные числа часто идут рука об руку с огромным риском. «Многое зависит от того, решит ли пятая часть человечества превратиться в угрожающих вам хакеров или же предоставит вам работу», — предостерегает Нил Фергюсон в своем документальном фильме о Китае, ссылаясь на предполагаемый быстрый рост числа орудующих в Интернете китайских хакеров. Пишущий для «Форбс» Джоэл Коткин описывает китайскую диаспору как зловещую «Синосферу» (членом этого клуба, по-видимому, могу считаться и я, если только меня не признают непригодным ввиду моей смешанной крови). Другие авторы при каждом удобном случае рассуждают о «Великом Китае», каковая категория, по их мнению, включает в себя Тайвань, Гонконг, Сингапур, а также многочисленные китайские диаспоры Юго-Восточной Азии.
Все эти образы объединяет между собой представление о китайцах как о гигантской монолитной человеческой массе — людях, которых можно вообразить
Вы вряд ли часто услышите такое о представителях западной цивилизации. Сейчас в мире насчитывается более 300 миллионов американцев и более 700 миллионов европейцев, но вам не найти упоминаний об «американских миллионах» или о «европейских миллионах». И это, кажется, совсем неплохо, что мы отличаем западных людей друг от друга. Давайте теперь взглянем на посвященную Китаю литературу периода, предшествовавшего Второй мировой войне, и на стереотипы, встречающиеся на каждой странице. Снова и снова нам попадаются описания китайцев как существ с «желтой кожей» и «раскосыми глазами», как если бы черты и выражение лица были одинаковыми у всего населения. И дело не только в расизме Запада. Интересно, что если китайцы представляются гомогенной массой, то, например, индийцы, бразильцы или русские воспринимаются иначе. Мы склонны постоянно подчеркивать бесконечное многообразие, присущее этим народам. Нам известно, что существуют черные и белые бразильцы, а также бразильцы со всеми другими промежуточными оттенками кожи. Мы знаем, что в Индии проживают индуисты, мусульмане и сикхи. Мы осведомлены о глубоком различии между москвичом и сибирским оленеводом. Китай же, напротив, всегда воспринимался как нечто совершенно монолитное.
«Величественнейшая часть мироздания»
Конечно же, оценки Китая внешним миром нельзя свести к одному лишь недоброжелательству или к тому, что социологи обозначают термином «othering» — «Другие», противопоставляя «нас» и «их». Далеко не все отзывы о Китае строятся на бездумных стереотипах. На другом полюсе мы видим мощное притяжение, отчетливое стремление понять. Нельзя игнорировать факт, что порой все относящееся к Китаю воспринималось как нечто замечательное.
В тринадцатом столетии Марко Поло, первый европеец, много путешествовавший по Китаю и оставивший об этом записки, восхваляет в них императора, который, по его мнению, «превосходит любого суверена, который когда-либо царствовал в мире или царствует сейчас». Средневековые европейцы зачитывались мемуарами Марко Поло, которые после первого издания книги в 1300 году были переведены на многие языки.
В последующие века притягательность Китая еще более возросла. «Величественнейшая часть мироздания [и] местонахождение самой блистательной во всех отношениях империи из когда-нибудь существовавших под солнцем», — такое восторженное описание оставил испанский миссионер семнадцатого столетия брат Доминго Наваррете. Немецкий ученый Готфрид Лейбниц полагал, что «трудно переоценить то, насколько превосходно китайские законы, по контрасту с существующими в других государствах, ориентированы на достижение общественного спокойствия и поддержание порядка в стране, так чтобы жизни людей, насколько это только возможно, не мешали никакие нарушения». Что же касается Вольтера, французского властителя дум эпохи Просвещения, то для него Китайская империя была попросту «лучшей из всех когда-либо существовавших на свете».
Многим мыслителям XVIII века Китай представлялся территорией, которой управляли великодушные философы-монархи, где ученость при назначении чиновников ценилась больше, чем родовитость; царством, где правил ум, а не сила. Физиократы, представители французской экономической школы, считавшие, что процветание нации определяется качеством земли, на которой она обитает, также относились к Китаю с чрезвычайным почтением.
Более того, эти китаефилы вовсе не были эксцентриками на обочине интеллектуального ландшафта своего времени. Были времена, когда китайской моделью вдохновлялись западные монархи. В 1756 году, когда идеи физиократов находились в расцвете, французского монарха Людовика XV убедили совершить в Версале традиционный для китайских императоров ритуал весенней пахоты. Спустя примерно десятилетие такой же церемониал совершил и австрийский император. Европейский высший свет пережил бум увлечения шинуазри — моды на все китайское. Построенный в XVIII веке королевский павильон в Брайтоне, приморская
В более близкие времена вопреки поднявшейся волне нетерпимости у китайцев всегда находились поборники среди иностранцев. Карл Кроу в 1939 году описывал Китай как «один огромный источник любви к прекрасному, веселья и оптимизма, который ничто не сможет устрашить». Джордж Кеннан, возможно, считал, что китайцы лишены сострадания, и все же, по его словам, «все они до единого — самые умные среди всех народов мира». А Эрик Айдл из группы «Монти Пайтон» попросту спел в 1980 году: «Я люблю китайцев».
Владельцы и руководители западных фирм наших дней часто выражают свои восторги по поводу страны в манере философов прошлого. Американский специалист по рекламе Том Докторофф называет китайцев «поразительной, вдохновляющей нацией… блестящими аналитиками и тактиками». Политиков также ни в коем случае нельзя считать сплошь враждебно настроенными. В американском конгрессе на каждого китаененавистника и «драконоборца» непременно найдется восторженный «пандопочитатель». Далеко не все настроены негативно. Многие из нас в своем отношении к Китаю не испытывают ничего, помимо дружелюбия и простого стремления понять.
Люди, люди повсюду
Следует принять во внимание, что сами китайцы также внесли вклад в утверждение в нашем сознании некоторых из вышеупомянутых концепций. В условиях многочисленных жестоких схваток с пришельцами на протяжении девятнадцатого столетия у китайских интеллектуалов не только стало формироваться представление о характере вторгавшихся на их территорию чужеземцев, но они также начали конструировать китайский национальный стереотип. Имея целью сформулировать свое отличие от чуждых, враждебных иностранцев, китайские ученые прежде всего должны были задуматься о том, что же делает их китайцами, описать сущность китайского характера. Отсюда берут начало рассуждения об уникальной, существующей непрерывно на протяжении пяти тысячелетий культуре и о «желтой» расе (при этом «желтый» включает в себя все оттенки, начиная от почти белого и заканчивая светло-коричневым, и, конечно же, в позитивном смысле ассоциируется с китайской культурой). Созданный ими образ, в свою очередь, накладывал отпечаток на то, как описывали китайцев западные миссионеры, дипломаты и военные, прибывающие к восточным берегам во все возрастающем числе.
Эта традиция возникших внутри страны стереотипов, подкрепляющих сложившийся среди иностранцев образ китайца, продолжается и сегодня. Джастин Ифу Линь, высокопоставленный сотрудник Всемирного банка, бежал в 1979 году с Тайваня в Китайскую Народную Республику, переплыв пролив, разделяющий две территории. Вся его родня, за исключением жены и ближайших родственников, до сих пор живет на Тайване. Несмотря на улучшающиеся отношения между двумя странами, у него нет возможности посетить остров, где он родился, чтобы навестить семью. Во время недавнего интервью на канадском телевидении в ответ на вопрос, каковы были его чувства относительно этой вынужденной разлуки, Линь сказал, что объединение Тайваня с Китаем неминуемо и, более того, что «история Китая насчитывает пять тысячелетий, так что меня не волнует, если придется подождать еще несколько месяцев или лет». Можно ли удивляться, что мы до сих пор рассуждаем об «азиатском терпении»?
Говоря о древности своей культуры, китайцы приходят в лирическое настроение. Некоторые рассуждают о коллективистской ментальности нации, контрастирующей с западным индивидуализмом. Ли Куан Ю, первый премьер-министр Республики Сингапур и один из создателей сингапурского «экономического чуда», этнический китаец, в течение многих десятилетий проповедовал идею особых «азиатских ценностей», к которым он относил почитание семьи, общественный порядок и образование.
Порой кажется, что китайцы не менее иностранцев одержимы идеей собственной многочисленности. «Жэньшань, жэньхай» — «Горы людей, моря людей» — фраза, которой они выражают недовольство по поводу скученности. Как-то на одной из улочек в Гуанчжоу я с трудом протискивался сквозь толпу, так как продавцы овощей и фруктов заполнили почти весь тротуар. «У нас в Китае так много людей», — извиняющимся тоном обратился ко мне двоюродный брат, пробираясь вместе со мной сквозь ряды уличных торговцев. Не на улице или в городе, заметьте, а «в Китае».