Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 9. Часть 13. Новые горизонты. Часть 14. Научная дипломатия

Бажанов Евгений Александрович

С энтузиазмом взялся Кашлев за организацию в Дипакадемии вечеров: по случаю Масленицы и Пасхи, в ознаменование российско-польской дружбы, в честь пушкинского юбилея и т. п. На вечера Кашлев приглашал своих знакомых, представителей российских политических, деловых и культурных кругов, дипкорпуса. Наши сотрудники и на вечера ходили вяло, что вызывало у ректора дикое возмущение. «Игнорируют жизнь Дипакадемии, – кричал он, – бездельники, думают только о себе».

Я тоже не посещал вечера, объясняя, что ДА это не казино и не клуб развлечений. Рейтинг учебного и научного заведения определяется не количеством выпитого на вечеринках

спиртного. Оксфорд славится во всем мире не пьянками, а качеством учебного процесса и научными достижениями. Что же касается Дипакадемии, то вечеринки не только не повышали наш рейтинг, а, наоборот, роняли его. Ведь мы постоянно жаловались на недофинансирование государством. Не хватало средств на писчую бумагу, публикации, командировки и многое-многое другое. Зарплаты сотрудников оставались мизерными. И вот на таком фоне в ДА раз за разом происходили пышные пирушки, с деликатесными яствами и напитками. Мидовцы в недоумении пожимали плечами и шептались: «Что-то Дипломатическая академия зажралась, денег у нее – куры не клюют!».

Обожал Кашлев и чисто внутренние академические сходки по случаю Нового года и других праздников. На них он неизменно становился душой компании: пел, острословил, декламировал стихи, целовал дамам ручки, кружил партнерш в вальсе. Тех, кто на сходках не появлялся, Кашлев презирал и проклинал, среди прочих особо выделяя меня.

В учебном процессе Юрий Борисович фантазировал меньше. Он лишь дергался по поводу слабого притока коммерческих слушателей. Постоянно требовал от членов ректората рекрутировать абитуриентов, где только возможно – среди соседей, знакомых, в вузах, учреждениях. Устанавливал квоты: каждый должен обеспечить такое-то количество новых слушателей.

Увлекли Кашлева и Высшие дипломатические курсы (ВДК), в которых участвовали свежеиспеченные (только что назначенные) послы, посланники и генеральные консулы. Лекции им читали главным образом высокопоставленные деятели нашего государства.

Выступали на ВДК и профессора Дипакадемии, в том числе и я. Моя тема: «Тенденции международных отношений на современном этапе». Весьма неожиданно лекция аудитории понравилась. В опросных листах, заполненных слушателями по итогам занятий, моя лекция была названа лучшей. Даже Кашлев, несмотря на весь его антагонизм ко мне, дал высокую оценку этой лекции и распорядился записать ее на пленку (что и было исполнено). Отмечу, что лекцию мы готовили вместе с Наташей.

Ну а Юрий Борисович не только сам посещал почти все занятия на ВДК, но заставлял присутствовать на них профессорско-преподавательский состав ДА. Курсы даже перенесли из среднего размера аудитории в актовый зал, в который набивалось порой до 200–250 человек. Но ректору все казалось мало, он ругался на тех, кто прогуливал столь ценные занятия.

Не всем линия Кашлева в этом вопросе пришлась по душе. Как-то замминистра иностранных дел начал лекцию о российской политике на Ближнем и Среднем Востоке и вдруг заметил в зале человека, связанного с иранским посольством. Это был полставочник ИАМПа. Замминистра вышел в коридор и заявил Кашлеву: «Я не могу вести разговор на конфиденциальные темы в присутствии этого типа с очень сомнительной репутацией».

Странно было присутствовать на выступлениях, по существу брифингах руководителей Минобороны, спецслужб, для российской дипломатической элиты, когда в зале бок о бок с дипломатами восседали случайные люди, в том числе аспиранты и слушатели ДА из зарубежных стран. В конце концов руководитель кадровой службы МИДа категорически запретил Юрию Борисовичу превращать курсы ВДК в «балаган».

Не оставил Кашлев без внимания и академическую

науку. Еще до избрания ректором он проинспектировал наш комплекс на Б. Козловском. Вихрем промчался по всем трем зданиям, обозвал их «вороньей слободкой» за неприглядный вид, сгреб под мышку несколько публикаций иамповцев и, бросив фразу о том, что надо бы увеличить для научных сотрудников число присутственных дней, удалился. Еще больше науки заинтересовали ректора на Б. Козловском теннисные корты. Когда-то ими пользовалось руководство ДА, но затем их приспособили под стоянку машин. Кашлев потребовал восстановить статус-кво, но ему объяснили, что нельзя из-за дренажных проблем. Юрий Борисович, однако, не угомонился, долго продолжал муссировать эту тему. Правда, искомого результата все-таки не добился. Стоянка машин и поныне там.

После выборов Кашлев сразу завел разговор о коренной модернизации научной работы в ДА. Он буквально фонтанировал новаторскими идеями, граничившими со смешным фантазерством и наивным прожектерством. Ректор с завистью отзывался о достижениях МГИМО и горячо убеждал меня в том, что мы должны перещеголять мгимовцев – писать речи министру, готовить материалы для Коллегии МИД, участвовать в официальных переговорах с зарубежными лидерами, составлять международные договоры и соглашения. Я объяснял, что научные сотрудники ДА не государственные деятели и не дипломаты, у нас даже допуска нет к конфиденциальной информации и мы в любом случае не можем брать на себя функции МИДа.

На первой же встрече с мидовскими кураторами Кашлев посетовал, что ИАМП не зарабатывает деньги, что институт никто не знает. Я обиделся, стал доказывать, что ИАМП деньги зарабатывает и по линии аспирантуры/докторантуры, и получая гранты и подарки (в виде оборудования) от зарубежных партнеров, и установив выгодные ДА в целом обмены с иностранными учебными и научными центрами.

Кашлев пропускал мои контраргументы мимо ушей и продолжал твердить свое. Ему в этом активно помогали некоторые из моих коллег. Они же пустили слух, что меня собираются заменить на посту проректора по науке заведующим кафедрой философии К.М. Долговым, зараженным манией величия и ненавистью к окружающим. Но слухи вскоре сошли на нет, а вот жажда Кашлева совершать научные подвиги еще некоторое время не иссякала. По его настоянию мы забрасывали МИД письмами о допуске сотрудников ДА к оперативной информации, секретным архивам, приглашении нас на заседания Коллегии министерства и т. п. В ответ следовали отказы и рекомендации оставаться в рамках компетенции учебного заведения.

С особым упорством стремился Кашлев совершить революцию в международных связях Дипакадемии. Прежде всего и в первую голову его, конечно, интересовали собственные вояжи за рубеж. Юрий Борисович готов был выступать где угодно и на любую тему, лишь бы иметь повод кататься по земному шару. Как-то я не выдержал и выразил свое несогласие. Пришло приглашение в Италию на симпозиум, посвященный Рапалльской конференции 1922 года. Кашлев позвонил мне домой в 11 ночи и стал требовать, чтобы уже на следующий день ему был приготовлен текст выступления на симпозиуме.

– Вы же не специалист по данной теме, – сказал я, – а симпозиум этот для ученых, которые всю жизнь изучают материалы конференции в Рапалло, и доклад дилетанта им абсолютно не нужен.

Ректор в ответ взорвался, обвинил меня в лености, нежелании выполнять служебные обязанности. Пришлось сколачивать бригаду профессоров для написания Кашлеву этого доклада.

Мои же поездки за рубеж Юрий Борисович не выносил органически, сама мысль о них причиняла ему душевные и физические страдания. И он не жалел сил, чтобы эти поездки сорвать.