Мигранты
Шрифт:
Морозов поморгал, перевернулся на живот и встал. Сначала на четвереньки, потом в полный рост.
Двери в храм были распахнуты. На полу стояла серебряная посудина с водой, которую Игорь сначала не приметил. Никак отец Андрей озаботился.
Морозов попил, умылся остатками воды и вышел наружу. Прищурил один глаз, второй прикрыл ладонью как козырьком.
Священник сидел на ступеньках, жмурясь на солнце.
— Как спалось? — поинтересовался он.
— Бывало хуже. — Игорь сел рядом.
— Я напугал тебя давеча, ты уж прости дурака. — Он вздохнул. — Припадки у меня бывают.
— Ерунда, — усмехнулся Морозов. — По сравнению с остальным — ерунда.
Священник посмотрел на него с грустью.
— Глаз не болит?
Игорь осторожно потрогал лицо. Опухлость спала, осталась только тупая боль. Он ощупал тело. Болело. Где от побоев, где от долгого лежания на твердом полу. Остро постукивали пульсом рассечения, заботливо забинтованные отцом Андреем.
— Ничего. Жить можно. Не фонтан, конечно, но что ж…
Пресвитер покивал.
— Уйти хочешь?
Игорь промолчал.
— Понимаю. Жаль.
— У меня сын. Найти надо.
— А дальше?
Морозов тяжело вздохнул.
— А дальше? — повторил священник.
— Не знаю я, — ответил Игорь. Он понимал, что святой отец интересовался не от праздного любопытства. От одиночества. — Не знаю. Нельзя тут оставаться. Вон что делается… — Он махнул рукой на парламент. — Отсюда уходить надо, а куда — не знаю. Кто-то говорил, что, мол, сейчас везде одно и то же.
Отец Андрей не ответил Он рассеянно улыбался, глядя на залитую солнцем площадь, такую яркую сейчас и такую страшную несколько часов назад, ночью.
— Хотите, вместе пойдем? — предложил Игорь.
Священник покачал головой.
— Нельзя мне уходить. Один я тут остался, больше некому… Крест на мне тяжкий, да и грехи уйти не дадут. Такова уж воля Божья. И этих… — он кивнул через площадь, — кто ж вразумит?
— Упырей?
— Это ночью они упыри. А утром приходят, смотрят. Так глядят, что будто в самую душу… Читать им буду Писание. Как думаешь, поймут?
Игорь пожал плечами, встал.
— Погоди. — Отец Андрей поднялся следом. — Вот, возьми-ка.
В его руке оказался узелок из белой ткани.
— Что это?
— В дорожку тебе собрал. Кагора бутылочка, горох. Травки кое- какие, бинты, воды баклажка. Всё сгодится. Ты бери, бери, у меня еще есть… Баклажка удобная, с ремешком… — Отец Андрей помялся. Было видно, что ему страшно не хочется отпускать Игоря. В конце концов, вздохнул и решительно протянул длинную палку, с которой ночью выскакивал на улицу. — Вот. Это тоже возьми.
— Не. Оружия не надо, — сказал Игорь. — И без того натворил уже дел.
— Это посох. Страннический, — улыбнулся отец Андрей и вдруг порывисто обнял Игоря. Хлопнул по спине, отстранился, размашисто перекрестил. — Иди, страдалец. Иди.
Не найдя что ответить, Игорь повернулся и, не оборачиваясь, пошел прочь.
Вперед, из темной ночи в солнечный день…
Почти весь центр города лежал в руинах. Новомодные небоскребы, которые строились с большим шумом, пафосом и традиционным попилом бюджета, торчали подгнившими зубами. Железные фермы, как кости проступали сквозь раскрошившийся бетон, мусор, штукатурка и стекло пыльной коркой погребли под собой автомобили и людей, парковки и магазины. Не выстояла и гостиница «Виру», выстроенная еще в советское время. Огромная ее махина сползла вниз, на одноименную площадь, а рядом осыпался, как трухлявая коробка, бывший Дом Быта, превращенный в отель Tallinn — пристанище алкоголиков и ворья. С провалившейся крышей стоял посреди этого разорения старый серый корпус торгового центра «Каубамая».
Игорь с удивлением обнаружил незасыпанный вход в подземный автобусный терминал. Но соваться в его темные, поросшие плесенью и мхом недра, не решился.
Тут было малолюдно. Видимо, уцелевшие жители ушли на окраины. В развалинах продуктового магазина жило несколько собак. При приближении Игоря они оскалились, взъерошили шерсть на загривке, но не напали.
Около старой каланчи с потрескавшейся башней Морозов наткнулся на засыпанную пожарную машину. Огромный Man уперся носом в старенький «Газ», практически расплющил его. В кабине желтели кости. Череп озорно скалился через приоткрытую дверь.
Дальше зеленел Полицейский парк.
Игорь с трудом перебрался через завал и уселся на теплую, нагретую солнцем крышу пожарки. Железо просело под его весом, но выдержало.
В ближайшем доме, в окне первого этажа мелькнула тень.
Игорь всмотрелся, но движения больше не повторялось. Он разложил на железе узелок, кинул в рот несколько горошин и разжевал, не чувствуя вкуса. Запил водой. Желудок протестующе заурчал, но это было уже привычно: голод стал верным, крайне надоедливым спутником. Горох был паршивой едой, сил давал мало, но та альтернатива, которую нашли растительной пище обезумевшие горожане, внушала омерзение и ужас.
В окне напротив вновь мелькнуло. Показалось милое женское лицо. Светловолосая незнакомка осторожно, будто зверек, рассматривала Игоря, готовая моментально исчезнуть при первых признаках опасности. Морозов равнодушно жевал, глядя на эту бледную тень в чужом окне.
Осмелев, девушка подошла ближе.
Игорь видел, как жадно она смотрит, как ищет глазами, как пробует понять…
— Горох. — Он высыпал на ладонь несколько горошин. — Хочешь?
Девушка шарахнулась, но уже скоро ее лицо снова показалась в проеме. Она подошла вплотную к подоконнику.
Худая.
— Что ты ешь? — спросила она. В голосе угадывался легкий акцент.
— Горох. Соленый горох.
— Вкусно?
— Нет, — покачал головой Игорь. — Но полезно. Хочешь?
Она кивнула. Потом подумала и сделала, по ее мнению, выгодное предложение:
— Хочешь, сиськи покажу?
Игорь почувствовал, что кровь отлила от лица. Окаменели скулы.
Он оторвал кусочек белой тряпицы, завернул горсть горошин, завязал узелок. Собрал свои вещи, молча спрыгнул вниз, подошел к окну.