Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь
Шрифт:
Рядом с очередной вырезкой он делал краткую запись: «1927 год. Ноябрь. Травля продолжается».
Михаил Афанасьевич аккуратно вклеивал в альбом на отдельной странице портрет Ягоды, ставя, как делал сам руководитель ОГПУ, ударение на букве «о», чтобы не путали со словом «ягода». Может возникнуть вопрос – какая? Найдутся шутники, которые решат, что дикая. Булгаков не оставлял Ягоду в покое, писал ему заявления – видимо ждал, когда он созреет, чтобы вернуть ему дневники. Обращался Булгаков за помощью и к Горькому: «Алексей Максимович дал мне знать, что ходатайство его увенчалось успехом и рукописи я получу. Но вопрос о возвращении почему-то затянулся. Я прошу ОГПУ дать ход моему заявлению и отдать мне мои дневники». «Дожимает» он ОГПУ лишь в начале 1930 года после своего письма А. И. Рыкову.
В 1930
Но он еще любил ее и часто называл ласково: «Любаша, Любинька». Заранее знал, что ради его спокойствия она не продаст ни одного кота, на его предложение сделать это разразится недовольством, и, чтобы утихомирить жену, переходил в письме на принятый ими в таких случаях код. Любовь Евгеньевна умильно вспоминала: «Котенок Аншлаг был нам подарен хорошим знакомым… Он подрос, похорошел и неожиданно родил котят, за что был разжалован из Аншлага в Зюньку». На обложке рукописной книжки Михаил Афанасьевич был изображен в трансе: кошки мешают ему творить. Он сочиняет “Багровый остров”. Любовь Евгеньевна не обращала на это особого внимания, а зря. Нервы мужа были напряжены до предела. Политбюро ЦК ВКП(б) 14 января 1929 года постановило образовать комиссию для рассмотрения пьесы М. Булгакова “Бег”. 29 января 1929 года К. Е. Ворошилов передал в Политбюро записку:
«По вопросу о пьесе Булгакова “Бег” сообщаю, что члены комиссии ознакомились с ее содержанием и признали политически нецелесообразным постановку пьесы в театре».
Ягода был доволен. Вокруг крамольного антисоветского писателя кольцо ОГПУ сужалось. Вот-вот Булгакова отдадут на расправу чекистам. И сам писатель был почти что сломлен. На стол Ягоды ложится копия записки начальника Главискусства РСФСР А. И. Свидерского секретарю ЦК ВКП(б) А. П. Смирнову о встрече с М. А. Булгаковым:
«Я имел продолжительную беседу с М. Булгаковым. Он производит впечатление человека затравленного и обреченного…»
Глава пятнадцатая Почему не арестовали Булгакова. Второй развод
Некоторые люди, не способные объяснить то или иное явление в нашей стране, часто прибегают к ставшему расхожим изречению поэта Тютчева: «Умом Россию не понять… В Россию можно только верить». Верить можно в то, что в России когда-нибудь образуется гражданское общество и начнут действовать законы. Тогда для понимания событий даже не надо будет слишком напрягаться умственно – стоит только заглянуть в свод законов, и многое станет ясно. А в непонятном разберется суд. В нашей стране, еще не полностью сбросившей с себя путы тоталитарного режима, и до сих пор очень трудно многое понять умом, но тем не менее можно. Нужно поглубже вникнуть в жизнь и обстоятельства, породившие те или иные явления, происшествия, поступки. Многих почитателей Булгакова и даже последователей его творчества удивляет, и на первый взгляд вполне обоснованно, почему честный и яркий писатель Булгаков не был репрессирован, когда каждый шаг его был известен Сталину и ОГПУ, когда десятки его менее одаренных, но правдивых коллег были расстреляны или сосланы в лагеря.
Давайте рассмотрим несколько причин этого действительно странного явления. Трудно предположить, что карательные органы не разобрались в смысле повести «Собачье сердце», подрывающей величие главного завоевания революции – диктатуры
Сталин в письме от 1 февраля 1929 года объяснял свое отношение к произведениям Булгакова его ярому противнику – драматургу В. Н. Билль-Белоцерковскому.
«Пишу с большим опозданием. Но лучше поздно, чем никогда», – начинал Сталин. Он не спешил с ответом, раздумывая, как поступить с Булгаковым. Тень вождя, сидевшего в правительственной ложе МХАТа не раз и не два, пугала артистов, играющих «Дни Турбиных». Их игра была настолько великолепна – всех вместе и каждого в отдельности, – что спектакль, как рассказывали очевидцы, представлялся концертом, состоящим из блестящих номеров. Безусловно, этот «концерт» очень нравился Сталину, и в душе даже такого матерого и жестокого человека, как Сталин, возникало невольное уважение к артистам, мастерам своего дела. Кроме того, белогвардейское движение было уже ослабленным и путей реставрации его в стране не виделось. Другое дело повесть А. П. Платонова «Впрок», поставившая под сомнение развитие колхозного движения – детища вождя. В мае 1931 года он обратился с запиской в редакцию журнала «Красная новь», напечатавшего повесть: «Рассказ агента наших врагов, написанный с целью развенчания колхозного движения и опубликованный головотяпами-коммунистами с целью продемонстрировать свою непревзойденную слепоту.
P. S.Надо бы наказать и автора и головотяпов так, чтобы наказание пошло им “впрок”».
Читая повесть, Сталин на ее полях высказывался об авторе: «Дурак», «Пошляк», «Балаганщик», «Беззубый остряк», «Это не русский, а какой-то тарабарский язык», «Болван», «Подлец», «Мерзавец»… Сталин посадил в лагерь пятнадцатилетнего сына Платонова и выпустил, когда он был уже неизлечимо болен туберкулезом.
В адрес Булгакова Сталин подобных реплик не допускал. Он писал Билль-Белоцерковскому: «Пьеса “Бег” Булгакова… есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям эмигрантщины, – стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белое дело. “Бег” в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление. Впрочем, я бы не имел ничего против постановки “Бега”, если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам еще один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные причины Гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти по-своему “честные” Серафимы и всякие приват-доценты оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что сидели на шее народа…
Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает… Что касается собственно пьесы “Дни Турбиных”, то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: “если даже такие люди, как Турбины”, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, – значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь. “Дни Турбиных” есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма. Конечно, автор ни в какой мере “не повинен” в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?»
Через год на встрече с украинскими писателями Сталин повторил свои мысли о пьесах Булгакова «Дни Турбиных» и «Бег», высказанные в письме к драматургу. По мнению украинских писателей, «Дни Турбиных» искажали ход исторических событий на Украине и, как сказал один из писателей, «…стало почти традицией в русском театре выводить украинцев какими-то дураками и бандитами». Уточнил это мнение писатель А. Десняк:
«Когда я смотрел “Дни Турбиных”, мне прежде всего бросилось в глаза то, что большевизм побеждает этих не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую великую неделимую Россию… И такой победы лучше не надо».