Михаил Задорнов
Шрифт:
Вместе ходили на весь день в соседние бухты с призрачными названиями: «Бухта радости», «Залив счастья». И действительно, в эти дни Алена чувствовала себя и радостной, и счастливой. Катались на лодках, а на ночь нередко уходили в горы, где в лунном свете Тим напоминал Алене картину Тышлера. Шутка ли?! Лицо его красиво вытягивалось, и даже нос уже не казался такой картошкой, как днем.
Однажды Алена рассказала о своем открытии Марте. Оказалось, что и той Юрочка в лунном свете напоминает картину. Только Шагала. А ведь шедевры волновали обеих еще в Москве. Бесспорно, отпуск удался как никогда!
Но
Первым уезжал Тим. Алена очень просила его задержаться. Но он не мог. Потому что без него, по его словам, в Канаде все могло пошатнуться. А с бензоколонкой просто могла произойти беда. И допускать этого он не имел никакого права.
— Жизнь — это тоже отпуск! Только с того света! — утешал Алену Лимонов.
Никогда еще ни от кого она не слышала столько гениального, сколько за этот месяц от него, бегущего впереди времени.
Даже море, обычно зеленое, в день отъезда Тима посерело и сморщилось, словно постарело. Ветер лихо промчался по нему и проскочил в комнату, взвив к потолку белую занавеску.
— Зайчик ты мой! — сказала Алена, глядя в медные глаза Тима и отражаясь в них, словно в старинном, давно не чищенном бабушкином самоваре. — Рыбонька! Неужели никогда больше не увидимся?!
— Наши с тобой жизни, как две непараллельные прямые, — преодолевая рыдания и акцент, выдавил на прощание из себя Тим. Он никогда не говорил так много по-русски сразу. — Они всего один раз пересеклись и больше никогда не встретятся!
Алена чувствовала себя такой несчастной, что была счастлива. Тем более что Лимонов обещал написать об их безысходном романе роман. Он, опережающий время, даже пробежался чуток за поездом, увозящим в плацкартном вагоне через Литву прямо в Канаду миллиардера-канадца.
— Тимоха! В этом году буду в Вильнюсе — обязательно позвоню, еще кутнем! — крикнул он вдогонку, но Алена этого не слышала и не хотела слышать.
Вечером проводили писателя.
В эту последнюю ночь на турбазе в их с Мартой номере печально пахло собранными вещами, морским воздухом и прощальным рислингом. Запах масляных красок за эти дни выветрился окончательно, а горизонту на картонке по-прежнему не хватало моря, неба и гор…
«Вот и все! — Долго не могла заснуть Алена. — И снова кафедра с ее серыми сплетнями, обязательной общественной работой и ежедневными вставаниями по будильнику. Да, но ведь и снова шитье нарядов, снова подготовка к отпуску, авитаминоз от перехудания, а потом снова отпуск и… снова крохотные, отпадающие от темного будущего звезды…»
— Один канадец, очень богатый, даже сделал мне предложение! — рассказывала Алена обступившим ее подругам про отпуск, увидев, что в комнату заглянул Петр. — Все хотел увезти. Вычислительным центром заведовать предлагал… И еще бензоколонкой.
— Ну а ты?
Дверь за Петром противно захлопнулась.
— А что я? — Алена пожала плечами. — Не ехать же из-за бензоколонки…
1981–1984
Опасная
Извините, товарищи, я тут немного дергаться буду и порой даже чесаться. Это все производственные травмы. Опасная профессия у меня. Я испытателем работаю. Испытываю товары народного потребления. Да, очень опасная профессия!
Видите, шишка на лбу? Это я испытывал первую отечественную дверь на фотоэлементах. Нет. Сотрясения мозга нет. В наш отряд испытателей только таких набирают, у которых сотрясения чего-чего, а мозга быть не может.
Недавно, например, новую советскую люстру испытывал. Мраморную. С плафонами из гранита. Много наших на этом испытании полегло!..
Почему передних зубов нет? Плавленые сырки испытывал. А голова дергается — это я от нервного тика успокаивающее проверял. Очень эффективное оказалось! Всего две таблетки принял, сразу глаз дергаться перестал — голова задергалась. Глаз застыл намертво.
Вот такой я в молодости сорвиголова был… Даже лекарства отечественные и те испытывал. После испытания нашего медицинского пластыря на отрываемость — пересадку пятки перенес. От радикулита тоже какое-то средство три месяца в спину сам себе втирал. По часовой стрелке. Теперь на пляже раздеться стыдно. Оказалось, фармацевты что-то напутали, наполнили тюбики стимулятором роста усов. Такие усы между лопатками выросли! Сзади на пляже — вылитый Буденный.
Да, чего я только за свою жизнь не испытывал… Электробритвы с ножами от сенокосилки, пельмени замедленного действия, конфеты украинские «Сало в шоколаде»… Мышеловки, которые один оборонный завод для плана выпустил. С боеголовками. А я должен был кусочек мяса зубами достать, без рук…
Даже первые отечественные баллончики с парализующим газом от хулиганов — и те я испытывал. На всю жизнь запомнил. Дело ночью было. Стою за углом, жду хулиганов с баллончиком. Идут трое… Еще даже пристать не успели, я им прямо в глаза как прысну! Оказалось, наши опять что-то напутали и струя бьет в обратную сторону. Но все равно здорово помогло. Самого так парализовало, что потом совсем не больно было, когда били…
Одно жалко — опыт передать некому. Детей у меня быть не может. Зря я тогда согласился при входе в метро турникет-автомат испытать, в который фотоэлементы забыли поставить.
Вот такая нужная людям профессия! Опасная, но нужная. Потому как если бы не я, у вас самих детей не было!
Я только одного не пойму: вы над кем смеетесь? Я что здесь, один испытатель? Вы что, никогда сами в Черном море не купались? Не ездили по автодороге, похожей на стиральную доску, в машинах с выхлопной трубой, заведенной в салон? Не ели в «Аэрофлоте* куриц небритых с сырками, плавленными в тринадцатом году в мартеновской печи?
Так что вы тоже испытатели! Мы народ такой — испытателей! Недаром нам все время говорят одну и ту же фразу: «Тяжелые испытания выпали на долю нашего народа».