Михаил Зощенко
Шрифт:
— Да, — говорит, — почерк мой. Я писал крестик. Пьяный был дюже. Не мог фамилию вывести.
Тут смех вокруг поднялся.
Тройку все поздравляют — не подкачали, дескать. Хлебникову руку жмут.
— Ну, — говорят, — как гора с плеч. А мы-то думали, что ты, Хлебников, по сие время как слепой бродишь в темноте и в пропасти…
А за вторую половину месяца, при всей своей грамотности, Хлебников снова спьяну вывел крестик. Но этому никто уж не удивлялся. Потому — привыкли. И знали, что человек грамотный.
Туман
А
Один, например, гражданин знает свою фамилию с закорючкой подписывать, а писать вообще не знает. Другой гражданин писать знает, а прочесть, чего написал, не может. Да и не только он не может, а дайте ученому профессору, и ученый профессор ни черта не разберется. Даром что профессор. Такое написано — будто кура наследила или дохлая муха нагадила.
Ну а теперь, дорогие товарищи, как же этих граждан считать прикажете? Грамотные эти граждане или они неграмотные? Одни говорят: да, грамотные. Другие говорят: да нет. Вот тут и разбирайся.
Или, например, Василий Иванович Головешечкин. Да он и сам не знает, грамотный он или нет. Человек, можно сказать, совсем сбился в этом тумане просвещения.
Председатель однажды чуть даже не убил его за это, Главное, что два дня всего осталось до полной ликвидации неграмотности. Скажем, к Первому мая велено было в губернии начисто ликвидировать неграмотность. А за два дня до этого бежит Василий Иванович в сельсовет и докладывает, запыхавшись, — дескать, неграмотный он.
Председатель чуть его не укокошил на месте.
— Да ты, — говорит, — что ж это, сукин сын? Да как же ты ходишь не ликвидировавшись, раз два дни осталось?
Василий Иванович разъясняет положение, дескать, неспособен, способностей, дескать, к наукам нету. Председатель говорит:
— Ну что, — говорит, — яс тобой, с чучелой, делать буду? Кругом, — говорит, — начисто ликвидировано, а ты один декреты нарушаешь. Беги, — говорит, — поскорей и тройку, проси и умоляй. Может, они тебя в два дни как-нибудь обернут. Пущай хотя гласные буквы объяснят.
Василий Иванович говорит:
— Гласные, — говорит, — буквы я знаю. Чего их всякий раз показывать. Голова заболит.
Тут председатель обратно чуть не убил Василия Ивановича.
— Как, — говорит, — знаешь? Может, ты и фамилию писать знаешь?
— Да, — говорит, — и фамилию.
— Значит, ты, сукин сын, грамотный?
— Да выходит, что грамотный, — говорит Василий Иванович. — Да только какой же я грамотный? Смешно.
Председатель опять чуть не убил Василия Ивановича после этих слов.
— Нет, — говорит, — у меня инструкций разбираться в ваших образованиях, чучело, — говорит, — ты окаянное! Только, — говорит, — людей пугаешь перед праздником А еще грамотный.
И опять чуть не убил Василия
А теперь Василий Иванович сильно задается. И говорит, что он грамотный. И вообще с высшим образованием. Даже может в вузах преподавать, а только неохота ему преподавать, и жена вообще не пущает, да и детишки, между прочим, плачут — пугаются, что папашку в вузах убьют.
Так и живет теперь человек с высшим образованием. И ведь чудно как случилось. Еще неделю назад скулил человек, что неграмотный, а теперь этакое образование ему пылало. Как говорится — не было ни гроша, а вдруг пуговица.
Крестьянский самородок
Фамилию этого самого самородка и крестьянского поэта я в точности не запомнил. Кажется — Овчинников. А имя у него было простое — Иван Филиппович.
Приходил Иван Филиппович ко мне три раза в неделю. Потом стал ходить ежедневно.
Дела у него были ко мне несложные. Он тихим, как у таракана, голосом читал свои крестьянские стишка и просил, по возможности скорей, пристроить их по знакомству в какой-нибудь журнал или в газетку.
— Хотя бы одну штуковину напечатали, — говорил Иван Филиппович. — Охота посмотреть, как это глядит в печати.
Иногда Иван Филиппович присаживался на кровать и говорил, вздыхая:
— К поэзии, уважаемый товарищ, я имею склонность, прямо скажу, сыздетства. Сыздетства чувствую красоту и природу… Бывало, другие ребята хохочут, или рыбку удют, или в пятачок играют, а я увижу, например, бычка или тучку и переживаю… Очень я эту красоту сильно понимал. Тучку понимал, ветерок, бычка… Это все я. уважаемый товарищ, очень сильно понимал.
Несмотря на понимание бычков и тучек, стишки у Ивана Филипповича были весьма плохие. Надо бы хуже, да не бывает. Единственно подкупало в них полное отсутствие всяких рифм.
— С рифмами я стихотворения не пишу, — признавался Иван Филиппович. — Потому с рифмами с этими одна путаница выходит. И пишется меньше. А плата все равно — один черт, что с рифмой, что и без рифмы.
Первое время я честно ходил по редакциям и предлагал стишки, но после и ходить бросил — не брали…
Иван Филиппович приходил ко мне рано утром, садился на кровать и спрашивал:
— Ну как? Не берут?
— Не берут, Иван Филиппович.
— Чего же они говорят? Может, они, как бы сказать, и происхождении моем сомневаются? То пущай не сомневаются — чистый крестьянин. Можете редакторам так и сказать: от сохи, дескать. Потому кругом крестьянин. И дед крестьянин, и отец, и которые прадеды были — все насквозь крестьяне. И женились Овчинниковы завсегда на крестьянках. Ей-богу. Бывало, даже смех вокруг стоит. Да чего вы, — говорят, — Овчинниковы, все на крестьянках женитесь? Женитесь, — говорят, — на других…» — Нету, — говорим. — знаем, что делаем». Ей-богу, уважаемый товарищ. Пущай не сомневаются…