Михайлов день (Записки очевидца)

Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви

ИС11-111-1248

Мне хотелось назвать эту книгу «Записки неофита», но воспротивились рецензенты. Мол, какая же я новоначальная, если уже двадцать с лишним лет живу возле Оптиной пустыни, а до этого был Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь и многие дивные храмы? Внешне всё так. А только в отличие от людей, выросших в Церкви, я и доныне чувствую себя всего лишь начинающей, ибо позади прожитая без Бога жизнь, и крестилась я довольно поздно.

Правда, к Церкви

я всегда относилась с пиететом, поскольку любила древнерусскую литературу и иконы. Но как можно веровать в Бога в наш просвещённый век (а я работала тогда в науке) — это было выше моего понимания.

Помню, на отпевании поэта Александра Тихомирова я познакомилась со священником отцом Константином и вдруг пожаловалась ему на необъяснимую тоску, настигающую меня в моменты победоносного земного успеха. Тут ликовать бы надо, а я, отчаиваясь, не могла понять: откуда это ощущение лживости и неправды жизни, если я хочу и стараюсь жить честно?

— Не будет у вас ни покоя, ни мира в душе, пока вы не придёте к Богу, — довольно жёстко сказал священник.

«У-у, какой злобный клерикал!» — подумалось в тот миг. А через семь лет этот добрейший отец Константин крестил меня. Привёл же меня к Богу такой случай. Была у меня знакомая семья, а точнее как бы семья. В общем, двое голубков жили в состоянии «свободной любви», категорически не желали иметь детей и скандалили так часто, что я избегала бывать у них. Когда же годы спустя я навестила их, то поразилась переменам — благодатный дом с атмосферой особой нежности в семье, а в доме весёлые красивые дети.

— Ребята, почему вы такие хорошие? — спрашиваю знакомых.

— Мы православные, — признались они с осторожностью, ибо в те годы ещё преследовали за веру.

— А что делают православные?

Расспросив знакомых, я составила для себя список из семи пунктов и озаглавила его «Жизнь православных». Оказывается, эти самые православные утром и вечером читают молитвенное правило, две кафизмы из Псалтири и Евангелие. А ещё они ходят в церковь, каются на исповеди и причащаются. Особенно подробно я записала про то, как постятся православные, ибо начинался Рождественский пост, и я решила поставить эксперимент — ровно месяц буду жить, как живут православные. А после этого поставлю точку, и всё.

С высокомерием атеистки я каждое утро «экспериментально» ходила в церковь. А через неделю пережила такое потрясение, какому нет объяснения на земном языке. Не в силах дождаться рассвета, я приходила теперь ночью к затворённым дверям храма и плакала здесь от счастья: Бог есть, Он любит нас! И как чувствуется в ночи дыхание моря, ещё сокрытого от глаз, так я чувствовала Божию любовь.

Вот так — с наивного списка под заглавием «Жизнь православных» — и начиналась эта книжка. Я не решилась бы написать её, если бы старцы не настаивали: «Пиши». Но какой из меня духовный писатель, если святые писали из опыта святости, а у меня лишь богатый опыт искушений?

— А ты пиши всё, как есть, — сказал мне схиархимандрит Илий (Ноздрёв).

И я стала записывать эти истории из жизни, где искушений у православных, конечно, хватает. И всё-таки мы счастливые люди, потому что хранит нас среди бед и скорбей милость Господа нашего Иисуса Христа и Его неотступная живая любовь.

Н. Павлова, член Союза писателей России

Сразу после того, как я крестилась, уехали мы с сыном на Великий пост в Псково-Печерский монастырь и сняли комнату у вдовца-эстонца. Отношения с хозяином были чудесные. Смущало лишь вот что — на фронтоне дома по прибалтийскому обычаю красовался змей, а на барельефах резных кроватей, на вензелях буфета, на керамической посуде и даже на дверцах печи кокетливо изгибали хвосты те самые рогатые обитатели преисподней, которых в народе зовут нечистыми.

Интерьер в стиле ада, разумеется, не был новостью. В те советские времена мы ещё не ездили отдыхать в Турцию. Нашей Турцией была Прибалтика — страна почти заграничных свобод. И то, что в омуте свободы черти водятся, знал отлично любой отпускник

Найти другое жильё не получалось, а сон в интерьере свободы пропал. Ну, каково это проснуться ночью и увидеть столько рогатых рож? И однажды, с трудом дождавшись рассвета, мы отправились за билетами на вокзал, отослав со знакомыми записку старцу Адриану (Кирсанову), что, мол, вынуждены уезжать.

Ответ от старца пришёл быстро. И едва мы вернулись с вокзала, как за нами приехал на машине будущий священник отец Игорь, а тогда ещё просто Игорь, и сказал, что батюшка благословил перевезти нас в его дом, а билеты велел сдать. Так мы поселились в доме Игоря, состоявшем из двух половин с отдельными входами. В меньшей половине жил Игорь с семьёй, а большую половину, состоявшую из двух просторных залов, хозяева предоставили нам, отказавшись взять хоть копейку. Это были именно залы, в которых прежний владелец дома, немец, говорят, устраивал «ассамблеи» и музыкальные вечера. Специально обращаю внимание на избыточные просторы дарованного нам жилья, ибо с ними-то и связана следующая история. Попросила я архимандрита Адриана, ещё игумена в ту пору, дать мне послушание, а старец с неожиданной горячностью сказал: «Вот тебе послушание на Великий пост — никого не пускай к себе. Христом Богом умоляю, умри, а не пускай!»

Не послушание, а недоразумение — хозяева к нам не заглядывали, и на постой не просился никто. Так в блаженном уединении среди лесов проходил тот Великий пост.

Дом Игоря был расположен в очень красивом месте — на опушке величественного соснового бора и уже за пределами Печор. Дальше шла речка, а через речку мост, за которым начиналась Эстония. Граница тогда существовала лишь на бумаге, и эстонцев забавляла чисто советская манера охранять эту мифическую границу. То есть, у моста стоял милиционер и лузгал семечки. Перед Пасхой к нему присоединились двое автоматчиков в камуфляже, и теперь они грызли семечки уже втроём. А к шести вечера то ли семечки кончались, то ли рабочий день, но они садились в машину и уезжали.