Милая парочка

Шалацкая Ольга П.

— Ничем… никто… — скорбным шепотом произнесла она и вдруг, в изнеможении опустившись на лавочку в укромном уголке, под душистой цветущей липой, гостеприимно раскинувшей свои ветви, закрыла лицо руками и простонала:

— Я так ужасно несчастлива!

Бороздин присел рядом с ней, не зная, что сказать милой огорченной женщине.

— Не правда ли: я молода, хороша собой. Вы это находите? — заговорила она, придвигаясь ближе к нему. — За что же меня не любят, игнорируют? И это после трех лет супружества? Что же будет дальше?

Некоторое время Бороздин ничего не мог вымолвить: он только чувствовал сильное головокружение: быть может, одуряющий запах цветущей липы ударил ему в голову.

— Выходила я замуж за Мишеля всего семнадцати лет, вскоре после выпускного экзамена в пансионе. Он так много обещал тогда. Сначала все было хорошо, но не прошло трех лет, как он начал меня обманывать. Пристрастился к картам, женщинам легкого поведения. Я оставлена, заброшена. Мне не с кем слова сказать, посоветоваться. Наконец, узнаю ужасную вещь: он завел себе постоянную привязанность в лице одной модистки… Ну, скажите, что мне делать?

— Признаться, я не могу не негодовать на вашего мужа, сказал Бороздин.

— Знаете, зачем я сюда пришла? — продолжала Авдотья Николаевна: — мне случайно попалась в руки записка модистки, где она назначает ему свидание в Ботаническом саду. Но, вероятно, они раньше увиделись, когда Мишель шел в окружной суд и переменили место свидания, потому что здесь я обошла все аллеи и не видала их. Нет, не пойду я выслеживать их, — это уж слишком унизительно. Проводите меня, мой случайный друг, прямо домой, — с горькой улыбкой сказала она, поднимаясь с места.

Бороздин изъявил полную готовность.

— Вечно одна, в тоске сомнений. Кого я вижу? Только квартирную хозяйку. Не могу же я ей жаловаться на свою судьбу! Да во всяком случае, я не унижусь до того. Вы, вероятно, удивляетесь, что я так много говорю с вами? Это уж как-то невольно сделалось. Знаете — иногда слишком сильный напор ключевой воды вырывается из недр земли и бьет живой струей.

Сравнение это понравились Бороздину.

— Я возмущен до глубины души, — отвечал молодой человек. — Я не мог бы так относиться к своей жене; нужно быть слишком легкомысленным или испорченным до мозга костей. Простите, я не имею права этого говорить, но у меня невольно возникает и просится на уста один вопрос, только без вашего предварительного разрешения я не решаюсь предложить его вам.

— Говорите, — грустно ответила Авдотья Николаевна.

— Какая сила приковывает вас к подобному человеку? Отчего вы переносите унижение, не сбросите с себя этого ярма и не уйдете от него?

— Но куда же я уйду? И знаете, как предосудительно относятся к женщинам, решившимся на такой шаг?..

Они вышли через калитку Ботанического сада на улицу и спустились вниз.

Румянец волнения угас на бледных щечках Авдотьи Николаевны. Она шла, опустив голову, тихой, медлительной поступью, опираясь на руку молодого человека.

— Вот приду домой, — там пусто, одиноко… Прислуга подаст мне самовар и отпросится куда-нибудь. Верите ли,

такая тоска нападает, что не знаю, куда деться от нее. Я или плачу несколько часов подряд, или неподвижно просиживаю, будто в столбняке. А какой ад раньше переживала я — о том нечего и говорить; теперь по крайней мере стихли муки ревности.

— Мне кажется, вы все еще продолжаете его любить, — сказал Бороздин.

— Нет, я его ненавижу! — вздрогнув вся, произнесла Авдотья Николаевна. — Он мне временами гадок. Кажется, вы правы; я должна его бросить. Что ж, пойду в гувернантки, бонны, наконец, лишу себя жизни; все равно так жить невыносимо.

— О, что вы говорите! — остановил ее Бороздин.

— А что же? — горячо протестовала Авдотья Николаевна. — Жить позволительно до тех пор, пока это возможно, но когда твое существование отливается в уродливые формы, тогда вполне допустимо самоубийство.

— Никогда, ни при каких обстоятельствах, — возражал Бороздин; — не должно лишать себя жизни, этого величайшего блага. Надо всегда поискать выхода из нежелательного положения.

— Вот моя квартира, — сказала Авдотья Николаевна, — останавливаясь у входной двери небольшого домика в три окна, окруженного палисадником. — Мы снимаем весь дом… Тут шесть комнат. Мне кажется пусто, неуютно, когда я одна среди этой анфилады. Хотите зайти ко мне? Мужа все равно нет дома.

Она позвонила.

Никто не шел отворять дверей.

— Прислуга, вероятно, в кухне, — догадалась Авдотья Николаевна, вынула из кармана ключ, отворила дверь в коридоре и вошла. Бороздин последовал за ней в полутемную переднюю, где помог Авдотье Николаевне раздеться: снять накидку и шляпку.

Сумерки достаточно сгустились, так что предметы, теряя свои определенные контуры, расплывались и с трудом различались. Бороздин совершенно не мог разобрать обстановки следующей комнаты, куда он вступил вслед за хозяйкой.

— Сейчас зажгу лампу, — сказала Авдотья Николаевна: — я сама боюсь мрака. Иногда мне кажется, будто в том углу шевелится Психея, моя любимая статуэтка, подарок папы в день свадьбы. Ах, где же тут спички! Я их не нахожу. Паша не наложила в спичечницу.

В темноте руки их встретились. Пальцы Авдотьи Николаевны горели как в огне и вздрагивали. Точно электрический ток пробежал по жилам молодого человека и у него еще сильней закружилась голова.

— Позвольте, у меня спички, — сказал он, зажигая огонь. Обаяние молодой прелестной женщины все возрастало.

Ему до боли сердца становилось жаль милую, прелестную Авдотью Николаевну, столь несчастную, и вместе с тем он чувствовал прилив негодования к неизвестному, но уже ненавистному ему Мишелю, который не сумел оценить милое прелестное создание.

— Мерси, — произнесла она своим мелодичным голосом, когда он зажег ее большую нарядную лампу с розовым стеклянным абажуром, покрытым изящно вышитым по-японски куском шелка.

— Садитесь. Я пойду переоденусь пока и кстати посмотрю, что делает Паша.