Миллиардер из Кремниевой долины. История соучредителя Microsoft
Шрифт:
Я научился читать еще до детского сада. Помню, как листал какой-то букварь с картинками, когда страничка сфокусировалась, и у слов неожиданно появился смысл. На Рождество мне подарили огромную книгу с картинками, из которой четырехлетний мальчишка мог узнать все о тракторах, экскаваторах и пожарных машинах. Я читал ее каждый день. Заметив мой интерес, мама попросила приятеля дать мне учебник по паровым машинам. Там было немного технических подробностей, но тогда я впервые ощутил зудящую тягу к шестеренкам и приводным ремням, ко всем загадочным штукам, которые оживляют машину.
Мне открылся новый мир. Вскоре я начал просить книгу
В три года я попал в подготовительный класс музыкальной школы миссис Перкинс – и превратил ее жизнь в кошмар. Я не хотел стоять в строю. Если мне попадалась интересная книжка с картинками, я не ел суп, когда приходила пора обедать. Я отправился в школу Равенны ребенком-самоучкой, упорно не признающим правил. В детском саду мне записали в личное дело, что мне следует быть «более прилежным» в соблюдении дисциплины и серьезнее относиться к учебным пожарным тревогам. В первом классе мы с несколькими мальчишками обнаружили большой металлический вентиль в раздевалке. Мы понятия не имели, что это за штука, и подначивали друг друга повернуть ее – каждый день по чуть-чуть. В одно прекрасное утро я сказал «а, плевать» и повернул колесо на полную катушку.
В школе Равенны настал черный день. Не работали рукомойники; не смывалась вода в унитазах; пересохли питьевые фонтанчики. Немытые тарелки сгрудились в столовой. Я перекрыл главный вентиль в здании, и никто не мог найти план водопровода – примерно 1920 года. Учеников пришлось отпустить пораньше.
На следующее утро заместитель директора пришел в наш класс и спросил:
– Кто закрыл вентиль в раздевалке?
Я медленно поднял руку и ответил:
– Я.
Кажется, он удивился – не ждал, что кто-нибудь сознается.
Иногда я бывал рассеян. Однажды перед игрой в вышибалы я забыл убрать в портфель книгу и отправился домой без нее. На следующее утро меня вызвал директор и спросил:
– Пол, зачем ты поджег учебник по математике?
Конечно, это сделал не я, а другой ученик, который нашел книгу и, надо думать, ненавидел деление в столбик. Не слушая моих уверений, директор вызвал в школу маму.
Она вошла очень строгая и заявила:
– В нашей семье все любят чтение. Мой сын не мог сжечь книгу.
Дело было закрыто. Я всегда знал, что могу рассчитывать на мамину поддержку. Каждое утро она отправляла меня в мир примерно теми же словами, какими спартанка провожала сына на войну:
– Иди со щитом!
После этих слов я выходил в дверь, приосанившись.
Мой отец напоминал героев Джона Уэйна: большой, сильный, ростом шесть футов три дюйма; немногословный, но отважный, со строгим кодексом чести. Серьезный, прямой и аккуратный человек, отец ничего не делал без причины. «Нежный медведь, несмотря на всю суровость, – записал я в дневнике в средней школе. – Он считает, что в жизни нужно иметь четкую ясную цель».
Впрочем, от него можно было ждать любых неожиданностей. Однажды на Хэллоуин, когда мы с сестрой возвращались от соседей с добычей, страшная фигура в белой простыне и африканской маске налетела на нас с жутким воплем. Мы юркнули в дом, перепуганные насмерть. Я был потрясен, когда мама два дня спустя объяснила мне, кого мы встретили.
Когда мне было восемь, я нарисовал папин портрет мелками: гаечный ключ в руке и отвертка в кармане рубашки. Человек дела, а не слова. Живя с родителем, который говорит мало, привыкаешь полагаться на чутье и язык тела. Я всегда чувствовал, если отец был недоволен.
Мы ужинали всей семьей ровно в шесть. Одно время мы таскали книги за стол, потом перестали, потому что получалось, что мы трое читаем, пока отец остается наедине со своим стейком (он, выросший в годы Великой депрессии, любил баловать себя вырезкой хотя бы два раза в неделю). Обычно он говорил мягко, но проблемы решал, используя «командный голос». Отец не терпел пустых оправданий; если ты обещал быть дома в назначенный час, никаких отсрочек не полагалось. Он ненавязчиво приучал нас к высшим стандартам, учил быть честными с людьми и держать слово.
Отец никогда нас не шлепал. Пару раз он порывался снять ремень, но меня спасало пламенное обещание исправиться.
Другое дело – мама, добрая душа, но очень эмоциональная женщина. Как-то вечером я попросил ее приготовить попкорн, и мама согласилась, взамен потребовав, чтобы я ликвидировал беспорядок в своей комнате – как часто я обещал и не выполнял! На следующее утро мама ворвалась в мою по-прежнему захламленную комнату с открытой банкой попкорна, высыпала все зерна на меня и закричала:
– Вот тебе за то, что не выполнил обещание!
Я почувствовал себя ужасно; впрочем, по части уборки я так и не преуспел.
В другой раз, когда я задержался на два часа против назначенного времени, мама пришла в ярость. Я был достаточно мал, и ей хватило сил, ухватив меня за лодыжки, перевернуть вниз головой.
– Никогда больше не смей шастать где-то, не предупредив меня!
До сих пор так и вижу, как сыплются на пол мимо моей головы монетки из кармана.
Мама от природы была разговорчивой и могла минут десять беседовать с кассиршей в магазине. Но она вышла замуж за человека не слишком общительного; я по пальцам могу пересчитать случаи, когда родители приглашали к себе другие пары. Одну вечеринку я помню, может, две. Мама старалась вовсю, приглашая по вечерам подруг на чай, вела клуб любителей книги – тут она могла слушать и говорить вволю.
В 1960 году отец поступил на должность помощника директора библиотечного комплекса Вашингтонского университета – и стал вторым человеком в крупнейшей системе Северо-Запада. Когда пришло время назначить нового директора, комиссия предпочла ему кого-то из Техасского университета – у того было больше званий. Когда отец приходил в половине шестого домой, я спрашивал, как дела, и неизменно слышал в ответ:
– Прекрасно.
Потом отец отправлялся в сад; он умел расслабляться. Казалось, лучше всего ему среди карликовых сосен и рододендронов; он посадил на лужайке несколько елок, сейчас они вымахали по шестьдесят футов. Благоустройство отец начал с заднего двора, потом перебрался на переднюю лужайку; в результате не осталось почти ни клочка газона, который приходилось бы косить – к великому моему облегчению, ведь у меня была аллергия на пыльцу. Утром в воскресенье он брал меня с собой в питомник; мы возвращались с очередным японским кленом и свежеиспеченным яблочным пирогом.