Миллион и один день каникул
Шрифт:
Ты извини меня, Рыж, что я позвал тебя в этот мрачный машинный зал. Уже ночь, и грустно быть одному с бездушными автоматами. Ты знаешь, что я не предатель, я это докажу. Сознательно путаю ленты и аккуратно записываю все, что делает облако. Доктор Наг, кажется, разгадал мою хитрость, но он не хочет ни во что вмешиваться. Только бросил на ходу: «Подопытный уже два сеанса без сознания». Когда я начинаю его жалеть — этого ни в чем не виноватого Килоу, — я вспоминаю Гришу Сингаевского. Мне кажется, Гриша говорит: «Ты должен передать людям записи. Ты должен
Тебе пора спать, Рыж. Мне осталось перевести записи в маленький блок и спрятать в карман комбинезона. Пусть тебе приснятся говорящие байкальские рыбы — они расскажут удивительные истории.
…На рассвете в зал заглянул доктор Наг. Увидев, что я за пультом, он вошел.
— Слышали новость? Совет потребовал снять защитное поле.
— Что ответил Гарга?
— Ничего. Заперся в студии, сидит.
— Совещается?
— Наверно. Совет объявил, что построенные установки могут разрядить облако.
Я поспешно натянул комбинезон.
— Вы куда? — спросил Наг.
— Предупредить рыбаков, пока еще не выехали. Вдруг облако решит снять силовое поле… Наступит жара… Лед начнет трескаться!
— Вы славный парень, — сказал Наг.
— Вы мне во многом помогли, доктор. Спасибо.
…Все же я опоздал: рыбаки уехали в море. Отец Лены, спокойно выслушав меня, позвонил на радиостанцию и приказал вернуть мобили. Не удивился он и моей просьбе.
— Выход с острова есть, — ответил он, подумав. — Пещера в скале. Она проходит под силовым полем. А по сопкам не проберешься, пока не снята блокада.
Он одевался не спеша — шерстяные носки, сапоги, полушубок. Я умолял глазами: быстрее! Он, кажется, понял и, заказывая дежурный мобиль, сказал:
— Не через десять минут, а сейчас.
Песок скрипел под ногами, как снег, мороз щекотал кончик носа. Первые лучи легонько коснулись крыш, позолотили их. Сейчас проснутся школьники, проснется кап Грамофоныч, проснется Лена, выглянет в окно, засмеется: «Доброе утро!» А я побегу через лес, через зеленое поле, чтобы подлый удар облака не погасил больше ни одной улыбки.
— До ближайшей железнодорожной станции пятнадцать километров, — сказал инженер. — Из нас никто не ходил — старая охотничья тропа, но по карте пятнадцать и точно на юг. Проводить?
— Не надо. — Я измерил взглядом богатырскую фигуру. — Вы лучше займитесь Гаргой.
— Не волнуйся. Все выясним и поставим на свои места.
Ярко-оранжевый мобиль приподнялся на воздушной струе и легко заскользил над стеклянным щитом. Неслись нам навстречу пестрые ледяные заплаты — зеленые, белые, голубые плиты, крепко спаянные морозом, но я смотрел не на них, а на темную, не прикрытую снегом скалу — берег Большой земли.
Вдруг замигала лампочка на щитке, шофер включил радио.
— Мобилю сто двадцать шесть вернуться назад. — Голос четко и властно выговаривал слова.
— Гарга, — узнал я.
— Прыткий старикан, — усмехнулся инженер. — Рано встает.
— Это облако, — догадался я. — Оно предупредило Гаргу.
— Мобилю вернуться назад. Вы приближаетесь к границе поля. Это опасно.
— Давай, Саша, к самой пещере, — скомандовал инженер водителю. — Где у тебя компас и карта?
Он спокойно начертил мой путь, сам положил карту и компас в мой карман, застегнул пуговицу. А Гарга все требовал. А скала летела навстречу.
— Сейчас возвращаемся, — наконец ответил в микрофон отец Лены.
Мобиль мягко шлепнулся на лед. Распахнулась дверца. Отвесная серая стена, в ней треугольная щель, завешанная длинными сосульками, и такое же отражение на гладком льду.
— Беги! — сказал отец Лены. — Счастливо!
А в спину мне ударило из динамика:
— Март, приказываю тебе вернуться! Иначе облако применит облучение!
Теперь, когда в кармане у меня лежит ключ от облака и всего сто метров осталось до спасительной границы, теперь отступать — ни за что. Мы еще проверим, кто проворней: может быть, я бегу быстрее света.
У самого входа в пещеру ноги мои разъехались, я шлепнулся на живот и так и въехал головой вперед под торжественный ледяной портал. Встал. Ноги какие-то размягченные, идут неохотно. «Только-то и всего! — воскликнул я. — И это называется удар. Благодарю вас, дядя, за родственный тычок!»
Под сумрачным сводом я опять побежал. Подошвы гулко стучали о ровный лед. Здесь, наверно, тек ручей, он так и застыл голубой подземной дорогой.
Я выбрался из пещеры, увидел дальнюю сопку, голубое небо…
Слышишь, облако! Ты можешь бить меня в спину, в грудь, в голову, пытаясь заставить лечь, махнуть на весь мир рукой. Ничего у тебя не выйдет! Навстречу твоим сигналам поднимается ненависть. Я никогда не прощу тебе, белого лица Карички, дрожащих рук Менге, пустых глаз Килоу.
Темно в глазах — это от близкой воды, но я не упаду, слышишь, я вижу то, что не видишь ты, — золотисто-оранжевую, как апельсин, горячую звезду Тау Кита.
Тау Кита — сестра золотая моя, Что так смотришь загадочно, словно маня? Я готов переплыть океан пустоты И коснуться огня, и сказать: «Это ты?»Красная птица взлетела над станцией, я вздрогнул: это был гравилет. Он шел очень быстро. Прямо на мою сопку. Я почувствовал гладкий руль в руках, услышал звон перьев. Все пело во мне, словно я сам сидел в кабине: так, хорошо, ловкий поворот — выигранные метры, теперь машина со свистом режет воздух, превращаясь в красную молнию.
Но куда же он летит? Здесь не только я, здесь облако. Он что — не видит?
В одно мгновение я понял все: прямое стремительное крыло — да ведь это мой гравилет. А за рулем тот, кто его собрал, — Рыж, и он отлично видит облако и летит прямо на него. Неужели он ищет меня?!