Милые чудовища
Шрифт:
Наверное, вы спросите, что парню вроде Джейка делать в «Швейном квартале» в компании девчонок. У Джейка есть особенность — он всегда хорошо проводит время, чем бы ни занимался. Ему нравится всё, ему нравятся все, но больше всего ему нравлюсь я. Где бы Джейк сейчас ни был, уверена, что он замечательно проводит время и ждет, когда же я появлюсь. Я всегда опаздываю. Но он знает об этом.
Еще одна наша теория заключалась в том, что у вещей есть жизненные циклы, как у людей. Жизненный цикл свадебных платьев, пышных боа, детских футболок, туфель и сумок заканчивается «Швейным кварталом». Если вещь хорошая — или даже
На нижнем этаже «Швейного квартала» одежду, старые сумки и кружки продают на вес. Можно купить восемь фунтов выходных платьев — облегающих черных, пышных лиловых, шуршащих розовых, серебряных парчовых со звездной искрой, таких тонких, что они продеваются через кольцо, — за восемь долларов. Я хожу туда каждые выходные: охочусь за волшебным ридикюлем бабушки Зофьи.
Волшебный ридикюль — большой, черный и какой-то ворсистый. Черный даже на ощупь, даже с закрытыми глазами. Самый черный, какой только может быть, кажется, тронешь его и увязнешь, как в дегте или в черном зыбучем песке, или просто проткнешь пальцами темноту, как ночью, когда не можешь нащупать выключатель.
В ридикюле живут феи. Я понимаю, как это звучит, но это правда.
Бабушка Зофья говорила, что ридикюль — семейная реликвия. Что ему уже двести с лишним лет. Что, когда она умрет, я должна присматривать за ним. Стать его хранительницей. Что это будет моя обязанность.
Я отвечала, что на вид этот ридикюль вовсе не такой древний и что двести лет назад никаких ридикюлей вообще не было, но она только сердилась. «Тогда скажи мне, Женевьева, милая, где же, по-твоему, старушки должны были носить очки, вязанье и таблетки от сердца?»
Я знаю, мне никто не поверит. Это хорошо. Если б я думала, что вы поверите, то не стала бы рассказывать. Обещайте, что не поверите ни единому слову. Зофья всегда так говорила, когда рассказывала мне разные истории. На похоронах мама сказала, смеясь сквозь слезы, что наша бабушка — лучшая в мире лгунья. По-моему, она надеялась, что Зофья на самом деле не умерла. Но я подошла к гробу и посмотрела Зофье прямо в глаза. Они были закрыты. В похоронном бюро ей наложили голубые тени и синий контур для век. Зофья была похожа на корреспондентку канала «Фокс Ньюс», а не на мертвую в гробу. У меня мурашки побежали по коже, и стало еще горше, чем было. Но я не разрешила себе отвлекаться.
— Слушай, Зофья, — прошептала я, — я знаю, ты умерла, но это очень важно. Ты же сама знаешь, как это важно. Где твой ридикюль? Куда ты его спрятала? Как его найти? Что мне теперь делать, Зофья?
Конечно, она не сказала ни слова. Просто лежала и чуть-чуть улыбалась, будто считала, что все это — смерть, голубые тени, Джейк, ридикюль, феи, «Эрудит», Бальдезивурлекистан, вся эта история — просто шутка. У нее всегда было странное чувство юмора. Поэтому они с Джейком и ладили так хорошо.
Наш дом стоит рядом с тем, где выросла мама. Ее мама, Зофья Суинк, моя бабушка, сидела со мной, когда родители были на работе.
Ни на какую бабушку Зофья не была похожа. У нее были длинные черные волосы, которые она заплетала и укладывала в две островерхие башни. Большие синие глаза. Ростом Зофья была выше моего папы. Она походила на шпионку, или на балерину, или на женщину-пирата, или на рок-звезду. И вела себя соответственно. Например, никогда не ездила на машине. Только на велосипеде. Маму это доводило до белого каления. «Почему ты не ведешь себя как нормальная женщина твоего возраста?» — всплескивала она руками, а Зофья только смеялась.
Мы с Зофьей с утра до вечера играли в «Эрудит». Зофья всегда выигрывала, хотя английский знала не очень-то хорошо — мы договорились, что ей можно складывать слова из бальдезивурлекийского. Бальдезивурлекистан — это родина Зофьи, она родилась там больше двухсот лет назад. Так она сама говорила. (Бабушка утверждала, что ей где-то за двести. Или даже больше. Иногда она рассказывала, что видела Чингисхана. Он был намного ниже ее ростом. Наверное, я уже не успею рассказать эту историю.) Кроме того, Бальдезивурлекистан — потрясающе ценное слово, приносит уйму очков, хотя и не помещается на доске. Зофья его сложила еще в самую первую нашу игру. Я тогда сидела довольная, потому что минуту назад набрала сорок одно очко за слово «застежка».
А Зофья все перебирала буквы на своей подставке. Потом стрельнула в меня взглядом, словно приглашая поспорить, и выстроила «ьдезивурлекистан» после «бал». Она использовала расположенные на доске «шараду», «застежку», «желание», «жребий» и «спицу», да еще превратила «лото» в «лоток». «Бальдезивурлекистан» протянулся во всю ширину доски и сполз с правого края.
Я засмеялась.
— Вот, все буквы использовала, — сказала Зофья. Послюнила карандаш и стала считать очки.
— Это не слово, — сказала я. — Что это за слово — Бальдезивурлекистан? И потом, так нельзя. Нельзя писать слово из девятнадцати букв на доске, где всего пятнадцать клеточек в ширину.
— Почему не слово? — спросила Зофья. — Это такая страна. Это место, где я родилась, моя маленькая.
— Спорим! — сказала я и пошла за словарем. — Видишь, такой страны нет.
— Конечно, сейчас ее нет, — кивнула Зофья. — Не такая уж большая это была страна. Но ты ведь слышала об Узбекистане, о Самарканде, о Шелковом пути, о Чингисхане? Разве я не рассказывала про Чингисхана?
Я поискала в словаре Самарканд.
— Ладно, Самарканд есть на самом деле. И слово такое есть. А Бальдезивурлекистана — нет.
— Просто теперь он называется по-другому, — сказала Зофья. — Я думаю, это очень важно — помнить, откуда мы. Я думаю, будет только честно, если ты разрешишь мне складывать бальдезивурлекийские слова. Ведь ты знаешь английский гораздо лучше меня. Пообещай, булочка моя марципановая, дай слово, что запомнишь это название. Бальдезивурлекистан. Смотри, я составила его на доске и набрала триста шестьдесят восемь очков. Засчитаем, ладно?
По-бальдезивурлекийски «волшебный ридикюль» будет примерно так: «orzipanikanikcs», что означает «кожаная сумка, где живет мир», только Зофья никогда не произносила это слово одинаково. Она объяснила, что его всегда надо говорить чуть-чуть по-другому. Никому не охота называть такую вещь совсем правильно, потому что это опасно.