Милый ангел
Шрифт:
Когда я спросила, видел ли кто-нибудь из наших Мерл, мама рассказала, что Мерл решила, будто я зазналась, особенно с тех пор, как переселилась на новое место. Конечно, Мерл не поверила, что в Королевской больнице персоналу запрещено в рабочее время болтать по телефону. Мама растолковывала мне все это терпеливо и мягко, чтобы подсластить разочарование, но я лишь пожала плечами. Скатертью дорога, Мерл.
Новостей о Дэвиде мне принесли больше, чем о Мерл, хотя моих родных он не навещал — наверное, стеснялся появиться у нас с фонарем, который я ему поставила под глазом.
— У Дэвида новая девушка, — будто невзначай обронила мама.
— Надеюсь, католичка, — в тон ей отозвалась я.
— Верно. Ей всего семнадцать.
— В самый раз. — И я вздохнула с облегчением.
После того как я убрала несъеденное пирожное и заварила чай, к нам присоединились миссис Дельвеккио-Шварц и Фло. Ох. Мои родные не знали, что и подумать! Одна вообще не говорит, другая говорит, но с акцентом, а одежда на обеих неглаженая — хорошо еще, что чистая. Фло, как всегда босая, была наряжена в обычный передничек табачного цвета, а ее мать щеголяла халатом в оранжевых маргаритках на ярко-сиреневом фоне.
Одарив моего рослого и спортивного папу явно кокетливым взглядом, домовладелица села и завладела папиным вниманием — к нескрываемой досаде мамы. Темой для разговора миссис Дельвеккио-Шварц избрала мое имя и фамилию — все допытывалась у папы, почему он наградил злополучным именем свою единственную дочь. Обычно равнодушный к авансам со стороны дам, папа вдруг расцвел и даже попытался флиртовать! Пусть ему и за восемьдесят, с виду и шестидесяти пяти не дашь. Наблюдая за ним и хозяйкой дома, я вдруг подумала, что они неплохо смотрятся вместе. К тому времени, как миссис Дельвеккио-Шварц ушла, мама была так зла, что даже бабуля сидела, сжав ноги и сведя глаза в одну точку, но не осмеливаясь попроситься в уборную. Только когда шаги хозяйки затихли в коридоре, мама соизволила вспомнить про бабулю. Я и не думала, что мама бывает такой ревнивой.
— От этой девчонки у меня мурашки по коже, — признался Гэвин. — Можно подумать, Бог сначала решил сделать ее недоразвитой, да по ошибке дал ей мозги.
Я вскипела, как мама, и была готова стереть его в порошок. Безмозглый олух!
— Фло не такая, как все! — рявкнула я.
— Сдается мне, этого ребенка морят голодом, — вынесла приговор бабуля, вернувшись из туалета. — А ее мать — какая туша! Вульгарная особа.
Более уничижительной характеристики в бабулином лексиконе нет. Вульгарная. Мама с жаром поддержала ее.
Вот так. В десять я проводила их и постояла у калитки, махая вслед папиному новому «форду» и надеясь, что больше я его здесь не увижу. Могу лишь догадываться, что они сказали обо мне, моей квартире, Доме, Фло и миссис Дельвеккио-Шварц, но кажется, папа иного мнения о нашей домовладелице, чем мама. А еще ручаюсь, что старая хитрюга нарочно разыграла комедию, чтобы семейство Перселл не повадилось слишком часто бывать в Доме.
Плакать мне хочется по другой причине: меня буквально распирало желание поделиться впечатлениями, мнениями и выводами обо всем, что произошло со мной за последние четыре недели, но едва я заметила, какими глазами мои родные посмотрели на каракули Фло в прихожей, как поняла, что откровенничать с ними мне не хватит духу. Но почему, если я по-прежнему люблю их больше жизни? Да, люблю. Честное слово! Но чувствую себя так, будто стою на пристани и провожаю подругу, уплывающую в Англию на старых добрых «Гималаях». Стою, смотрю на сотни лиц над поручнями, держу в руке ярко раскрашенный бумажный кораблик, а большой корабль отдаляется от причала, и вот уже все бумажные кораблики с моим вместе качаются на грязных волнах, и толку от них никакого, разве что плавучего мусора в гавани стало больше.
Надо будет съездить в Бронте, проведать наших. Кажется, где-то в дневнике я уже клялась, что больше туда ни ногой, но я хотела сказать, что моей душе там не место. А тело все равно будет делать то, что велит ему долг.
Воскресенье
28 февраля 1960 года
Завтра я могу предложить жениться на мне какому-нибудь парню, который мне нравится. А все потому, что идет високосный год и в феврале двадцать девять дней. Размечталась!
Сегодня я познакомилась с Клаусом, который не уехал в Боурел на выходные. Клаус — пухленький коротышка лет пятидесяти с лишним, у него большие круглые блекло-голубые глаза. По его рассказам, в войну он служил в германской армии — был канцелярской крысой на складе возле Бремена. Так что в лагерь для пленных в Дании его отправили англичане. Потом ему предложили на выбор Австралию, Канаду или Шотландию. Клаус выбрал Австралию, потому что она дальше, два года прослужил клерком в государственной организации, а потом вернулся к своей основной профессии — ювелирному делу. Когда я спросила, не согласится ли он поучить меня готовить еду, Клаус весь просиял и с удовольствием согласился. По-английски он говорит хорошо, прямо как американец, и никакой татуировки «СС» у него под мышками нет: я лично убедилась, когда он в одной майке развешивал белье. Так что иди-ка ты подальше, Дэвид Меркисон, со своей предубежденностью против новых эмигрантов. Мы с Клаусом договорились встретиться в девять в следующую среду — он заверил, что в Европе это время не считается поздним. Уверена, к тому времени я буду дома, даже если в «травме» случится запарка.
В пятницу вечером я заехала в паб «Пиккадилли» и купила кварту бренди «три звездочки» у Джо Дуайера, с которым близко познакомилась с тех пор, как распробовала спиртное. Вернувшись домой, я сама нанесла визит хозяйке дома, которая с воодушевлением встретила меня. Эта женщина будоражит мое любопытство, мне хочется разузнать о ней побольше.
Фло сгребла свои бесчисленные мелки и принялась малевать непонятные зигзаги на свежеокрашенной стене у балкона. А мы устроились на балконе, обдуваемом соленым морским ветром; компанию нам составили стаканчики из-под сыра «Крафт», блюдо копченых угрей, булка, фунт сливочного масла и целая вечность — по крайней мере так мне казалось. У меня ни разу не возникало ощущения, что миссис Дельвеккио-Шварц кого-то ждет, и уж тем более она никогда не выпроваживала меня. Но я заметила, что она не спускает глаз с Фло: садится так, чтобы видеть, как она рисует на стенах, и кивать и улыбаться ей каждый раз, когда малышка вопросительно обернется к ней.
Я разболталась, рассказала ей про мою опостылевшую девственность, про Дэвида, про слюнявый поцелуй Норма, а она слушала так, будто все это очень важно, и наконец заверила, что прорыв моей девственной плевы произойдет обязательно, потому что так говорят карты.
— Будет еще один Король, или Владыка Пентаклей, очередной врач, — пояснила она, делая бутерброд с маслом и копченым угрем. — В раскладе он совсем рядом с твоей Королевой Мечей.
— Королевой Мечей?
— Да, ее еще называют Владычицей. Не считая Боб, все мы в Доме Королевы Мечей. Сильные натуры! — И она продолжила про Короля: — Это корабль, который утром уплывет, не оставив следа. Тем лучше, принцесса. Ты в него не влюбишься. Лишаться девственности с любимым — подписывать себе смертный приговор. — На ее лице смешались ехидство, насмешка и злорадство. — Видишь ли, у мужчин это плохо получается. Да, в своем кругу они часто бахвалятся, но поверь мне на слово: дальше пустой болтовни дело не заходит. Понимаешь, от нас они отличаются не только тем, что есть у них спереди, хе-хе. Мужчина должен кончить, хоть он тресни, должен разрядить пушку, а не то рехнется. Это желание гонит бедолаг, как леммингов к утесу. — Она вздохнула. — Да, точно как леммингов! А мы можем и не кончать, для нас это… ну, не знаю. Не так важно. — Она с досадой вздохнула. — Нет, не то слово.
— Не обязательно? — подсказала я.
— В точку, принцесса! Не обязательно. И если для первого раза ты выберешь того, кто, по-твоему, даже испражняется карамельками, то прогадаешь и будешь разочарована. Выбирай прожженного малого, который любит не только кончать, но и женщин. Карты обещают тебе такого, можешь мне поверить.
Собравшись с духом, я рассказала миссис Дельвеккио-Шварц, какое впечатление она произвела на моих родных, хотя она и сама обо всем догадалась — это для нее пара пустяков, — а заодно про большой корабль и бумажные кораблики.