Милый друг Ариэль
Шрифт:
— Кому, к дьяволу, нужен этот идиотский балаган, эти картонные декорации, эти пузатые гении тенора с их итальянскими завываниями! У Оперы, видите ли, средств не хватает! Ну так пусть плачется на бедность педикам и старым козам, которым по вкусу весь этот китч. Ведь платят же богачи в ресторанах, и платят щедро. Почему бы им не подкинуть деньжат и Опере?!
Ответ простой: потому что командовал здесь Александр. Всякий раз как Гарри заводил речь о том, что больные грудной жабой рискуют погибнуть от немецких медикаментов, министр отвечал, что они потолкуют об этом после того, как он увидит на сцене «Тоску», «Травиату» или еще какой-нибудь бенефис очередной примадонны. Честно говоря, я любила посещать оперу примерно так же, как ждать, когда высохнет побелка на
— Ну и жулик! Первые семь лет — для избирателей, вторые семь — для друзей. Отныне все продается. Пустить эту змею подколодную в Елисейский дворец — все равно что козла в огород. Подумать только: эта банда смогла убедить народ, что лишь она и способна отличить добро от зла! Нет, Франция — просто страна дебилов.
В конце концов он со скрытой яростью тащил меня в Оперу, где в антрактах, встречаясь с Александром, начинал расшаркиваться перед ним. Мой милый любовник с садистским наслаждением заставлял Гарри хвалить представление и упивался его комплиментами, как младенец материнским молоком. Но однажды Гарри не выдержал и сорвался. И дела сразу пошли под откос.
Это случилось в большом фойе Оперы Бастилии. Мы пришли послушать два первых акта «Нормы» с Монтсеррат Кабалье — два центнера жира в роли соблазнительной друидессы. Дармон, как обычно, прохаживался от группы к группе, улыбаясь направо и налево, пожимая руки, отходя в сторонку то с тем, то с другим. Даже в быстром темпе все эти светские любезности занимали немало времени. Каждый хотел использовать свой шанс. Париж обожает благосклонность министров. И ускользнуть от просителей невозможно. Дармона перехватил, можно сказать, налету, хроникер из «Фигаро Магазин»; он вел увлеченную меломанскую дискуссию со своим коллегой-журналистом, автором передовиц в «Нувель Обсерватер», который соглашался с ним по всем пунктам, а особенно в том, что их статьи никоим образом не должны отражать это трогательное единство мнений. Александр не доверял ни тому, ни другому. Вернувшись к нам, он излил свою желчь:
— Как подумаю, что эта парочка газетных аристократов возглавляет крестовый поход в защиту общественной морали, просто плакать хочется. Париж — мировая столица философствующих халявщиков. Мы должны слушать их рассуждения о демократической бдительности, а они тем временем не пропускают ни одного светского приема, ни одной оперной премьеры, не сходят с телеэкранов и жируют за счет государства. До чего же мне осточертели эти «совестливые» господа: их шоферы развозят своих хозяев по всем тусовкам, где пахнет деньгами, а мне приходится вместо того, чтобы наслаждаться музыкой, ублажать их речами об Ираке и Сараево. Но уж будьте уверены: когда этих бульдогов принимаешь с глазу на глаз, они тут же превращаются в ласковых пуделей. Предел их мечтаний — чтобы Дядюшка пригласил их в свой очередной официальный вояж.
Гарри соглашался с каждым словом Дармона: он был идеальным собеседником для того, кто упражнялся в цинизме. Однако ему нравилась и роль адвоката дьявола, и он, к великому моему удивлению, заступился за обоих «мыслителей» из «ФигМага» и «НувОбса», процитировав Бенжамена Констана [54] : «Живи как можешь, суди как должно». Этот всплеск эрудиции не входил в его обычный репертуар, Александр и тот поперхнулся от неожиданности:
— А я-то думал, вы читаете только свои банковские отчеты.
54
Констан Бенжамен (1767–1830) — французский писатель, публицист, политический деятель.
Гарри, конечно, воспринял этот комплимент как пощечину своему самолюбию и, будучи неотесанным мужланом, тут же ответил знатной оплеухой. Но, разумеется, не самому Александру, а бедняжке Монтсеррат, которую изничтожил одной фразой:
— Я боюсь за нее: она так пылко поет, что того и гляди сожжет дотла весь свой жир.
Как и следовало ожидать, Александр счел эту грубость посягательством на честь королевы вокала. Его снобизм сдавал позиции медленнее, чем социалистические принципы. Он легко терпел сомнения в искренности своих политических убеждений, но не в культурных вкусах. Он и глазом не моргнул бы, слушая нападки на Миттерана, но стоило хоть чем-то задеть одну из его любимых оперных див, как он ставил дерзкого на место едким, как кислота, тоном:
— Это вам не Джонни Холидей на стадионе Парк де Пренс. Здесь микрофонов не ставят. К счастью для нас, кроме матчей МО [55] и «Тур-де-Франс» в жизни есть и другие удовольствия. Но вы, англичане, никогда ничего не смыслили в музыке. Даже ваш Гендель и тот был немцем.
И, переведя дыхание, он медленно, словно высказывал давно назревшую мысль, добавил:
— Вам следовало бы меньше пить.
Я испугалась, что разговор зашел слишком далеко. Кому понравится такое оскорбительное обвинение на людях! Но многочисленные враги Гарри давно уже ставили ему в вину пристрастие к алкоголю, и у него было заготовлено несколько удачных ответов. Оставалось только выбрать в своих закромах самый подходящий:
55
МО — марсельский футбольный клуб «Олимпик».
— Когда генералы Линкольна обвиняли Гранта [56] в алкоголизме, президент всех их посылал подальше, рекомендуя пить то же виски, что и он. Принимая во внимание все услуги, которые я вам уже оказал, вам следовало бы внять этому совету. Я охотно назову вам марку своего любимого бренди, и вы сможете подарить мне бутылку. Или даже целый ящик.
Дело явно пахло скандалом. Дармон вышел из себя:
— Когда настанет ваш черед явиться на допрос к следователю Лекорру, расскажите ему о Гранте и Линкольне: XIX вам очень идет — я имею в виду не только век, но и округ тоже [57] . И еще: мне не нравится ваш тон. Вы забыли, с кем говорите. Как бы вам не пожалеть об этом.
56
Грант Улисс Огастес (1827-1892) — американский генерал, главнокомандующий армией северян. Президент США (1869-1877).
57
В XIX округе Парижа проживают в основном беднота и иммигранты-маргиналы.
На что Гарри ответил с полнейшим хладнокровием:
— Ага, теперь вы мне угрожаете. Неужели вы решили опуститься до моего уровня?
Разозлившись на то, что последнее слово осталось не за ним, Александр повернулся к Гарри спиной и, не попрощавшись, потащил меня прочь, забыв, что я пришла не с ним, а с его противником, и объявив, что у Гарри слишком дурной вкус, чтобы быть моим кавалером. Он был прав, но дурной вкус меня забавляет. Я попыталась выправить ситуацию:
— Сама жизнь отличается дурным вкусом.
— Может быть, — согласился Александр, — но это не причина, чтобы завоевывать первую премию по дурновкусию.
Эта острота развеселила его (он повторял каждое свое удачное словцо раз по десять) и настроила на снисходительный лад. В общем-то, ему не хотелось ссор. И он неожиданно отослал меня назад, к Гарри, чтобы успокоить его. К счастью, тот догадался меня подождать, и мы с ним вместо того, чтобы терпеть до конца душераздирающие вопли Нормы, отправились ужинать в ресторан. На сей раз ничего грандиозного — всего лишь «Гранд Марш», обычное заведение на площади Бастилии, рядом с Оперой. Пять минут спустя он уже забыл о размолвке с Александром. Его беспокоила только его нервозность: