Минерва (Богини, или Три романа герцогини Асси - 2)
Шрифт:
Проперция сказала:
– Минерва там, наверху, герцогиня - вы.
Все посмотрели наверх; никто не противоречил. Якобус пояснил:
– Минерва, герцогиня, это та женщина, которую я хотел написать, когда делал ваш портрет в отеле в Риме. Вы были похожи на нее тогда только в прекрасные мгновения, и даже теперь вы еще не догнали ее. Но Проперция видит уже теперь, что Минерва - ваш будущий портрет.
– Я тоже вижу это, - подтвердил Долан, склоняя голову к плечу. Герцогиня, вы догоните богиню.
–
Когда она повернула спину, Зибелинд сделал страдальческую гримасу и пробормотал:
– Эта богиня наверху - безбожно прекрасна, этого никто не чувствует так сильно, как я. Но, благодарение богу, у людей никогда не бывают такие серебристые плечи, и волосы никогда не рассыпаются по ним такими красно-золотыми хлопьями. За эти сорочки из паутины и эти расплывающиеся от мягкости шелка не скользнут человеческие пальцы. Человеческая чувственность не может быть такой смягченной, счастливой и лишенной похотливости. Да это и было бы прямо-таки возмутительно.
Он оборвал. Клелия Долан недоверчиво посмотрела на него и отошла в сторону. Сан-Бакко подошел на шаг ближе и спросил воинственно и свысока:
– Скажите-ка, любезный, зачем собственно вы говорите такие вещи?
Зибелинд вздрогнул; он придал своему лицу мужественное и шутливое выражение.
– Я? Надо же о чем-нибудь говорить...
* * *
Общество разделилось. Сан-Бакко и Долан исчезли в кругу знакомых. Клелия и Мортейль пошли дальше, к третьему залу. Проперция сделала шаг за ними, но герцогиня схватила ее за руку.
На пороге жених и невеста столкнулись с высокой белокурой женщиной, которая поздоровалась с ними. Затем она вошла в зал и приблизилась к герцогине. У нее была пышная фигура и спокойные движения, ее низко вырезанное платье блистало вышитыми по нему гирляндами цветов. Здоровый румянец на ее лице пробивался сквозь пудру. От нее исходили редчайшие благоухания, звон и блеск брильянтов и целое облако спокойных вызовов. Оно окутывало мужчин, отнимая у них дыхание.
– Леди Олимпия! Какой сюрприз!
– воскликнула герцогиня.
– Не правда ли, дорогая герцогиня, я мила? Я приезжаю из Смирны, потому что вы даете празднество.
– Но выдержите ли вы ради моих празднеств в Венеции больше четырех недель?
– Кто знает. В Стокгольме меня ждет один друг. Дорогая герцогиня, я счастлива у вас. Ваши комнаты повышают настроение; здесь чувствуешь, что живешь. Этот зал, герцогиня, идет к вам больше всего, вы поступили умно, избрав его своей резиденцией. Ах! Не все могут перенести звучность, которая разлита здесь в воздухе; она наносит ущерб возбужденным нервам. Вы видите, здесь пусто. Что касается меня, то я остаюсь, потому что люблю вас, моя красавица.
– Оставайтесь спокойно, леди Олимпия. Вам не вредит ни пустыня, ни Ледовитый океан. Почему бы вам не остаться соблазнительной
– О, я люблю вашу Минерву, и я хотела бы пожать руку художнику, который написал ее.
Герцогиня сказала Якобусу:
– Леди Олимпия Рэи хочет с вами познакомиться.
Он подошел.
– Леди Олимпия это Якобус Гальм.
Высокая женщина схватила художника за руку; это производило такое впечатление, как будто она завладела им.
– Поздравляю вас. Вы должны обладать большим запасом прекрасного, который можете раздаривать. Ваши краски вызывают такую жажду наслаждений. Они пробуждают вожделение, - также и к тому, кто обещает так много.
– Вот как, - пробормотал фон Зибелинд, который незамеченный стоял в стороне.
– Яснее уже нельзя быть.
Он смотрел исподлобья, прищурившись. Отвращение и зависть искажали его лицо. Вдруг он повернулся и отошел. Его больная нога волочилась сзади, и, чтобы скрыть это от зрителей в обширном гулком зале, он ставил и Другую так, как будто был хром. Издали, навстречу ему, шли три молодых дамы: он жадно оглядел их. Когда они приблизились, он равнодушно отвернулся. Они засмеялись, и он стиснул зубы.
– Кто обещает так много?
– повторила герцогиня.
– Но, леди Олимпия, он не обещает, он дает. Он наполнил стены и потолки не знающей устали жизнью. Чего вы хотите еще?
Леди Олимпия пояснила со спокойной улыбкой:
– О, для меня прекрасные произведения - только обещания.
– Что же они обещают вам, миледи?
– спросил Якобус с насмешливым ударением; втайне он был так встревожен, что дрожал. Она оглядела его.
– Мы увидим. Я чувствую искусство очень сильно, мой друг. Я даже эстетка, успокойтесь. Я ношу тяжелые кольца...
Она сняла перчатку и протянула ему пальцы. Он вдохнул запах душистой воды, которой они были вымыты.
– ...и кучу брелоков на веере, - докончила она.
– Я люблю фантастически затканные цветами шелковые платья и чувствую себя в состоянии взойти на пароход-омнибус на Большом канале с веткой лилии в руке. Я очень люблю картины, и они приобретают для меня жизнь, - как только мужчина приведет меня в соответственное настроение. Это непременное условие, мой друг. Я не понимаю искусства без любви.
Якобус опустил глаза и пожалел об этом. Проперция Понти не дала ему ответить.
– А я, - сказала она медленно и громко, не выходя из своей глубокой задумчивости, - я всегда творила искусство, я думаю, потому, что не ждала ничего от любви, - из презрения, пожалуй, даже из враждебности.
Герцогиня заметила:
– А я люблю картины, потому что они делают меня счастливой. Я с картинами одна. Я знаю только их, они - только меня.
– Потому что вы Паллада.
Леди Олимпия улыбнулась с сознанием своего превосходства.