Минуты тишины
Шрифт:
«В нашем техникуме, — говорилось в одном письме, — нельзя произнести ни слова правды. Что бы директор ни заявил, мы должны покорно слушать и молчать. На днях Толя Клименко, наш однокурсник, сказал директору, что выпускной курс надо бы освободить от работы на подсобном хозяйстве, а директор за это лишил его стипендии. Толин отец погиб на фронте, мать умерла, ему никто не помогает, без стипендии ему не кончить техникума. Дорогая редакция, помоги нам».
Корреспондент так и не узнал, кто написал это письмо. Он разговаривал с тридцатью студентами — однокурсниками Клименко. Каждый из них горячо возмущался поступком директора, каждый из них мог быть автором этого письма. Но ни у одного из тридцати не хватило духу высказать своё мнение директору.
«А почему именно я?»
«А что мне, больше всех надо?» — так отвечали Колины однокурсники.
Никто не хотел ссориться с директором. Это хлопотно. Схватишь выговор, а то и сам лишишься стипендии.
— Одному как-то страшно, — сказал Сергей Н.
Но их было тридцать! И, судя по всему, письмо это они писали все вместе. И все, как один, были не согласны с директором. И все, как один, промолчали. Они честные ребята и хорошие товарищи, они искренне хотели восстановить справедливость. Но они хотели, чтобы за них это сделал кто-то другой.
А вот ещё одно письмо.
«Дорогая редакция!
Безобразно прошли выборы комсомольского секретаря в Н-ском экономическом институте. Мы, комсомольцы, хотели оставить Наташу Филиппову, которая была нам всем по душе своей общительностью и чуткостью по отношению к студентам. Но её невзлюбило начальство наше. В список членов бюро её не включили. Мы дополнительно выдвинули её кандидатуру и единогласно проголосовали за включение её в список.
Все кандидатуры обсуждались спокойно. Когда дело дошло до Наташи, против неё стали выступать директор института и секретарь райкома комсомола.
Секретарь райкома сказал нам, что райком Наташу не утвердит, даже если мы её и выберем. Почему? Неизвестно. Никаких фактов, порочащих Наташу, он не привёл.
Директор пошёл на шантаж и угрозу. Он заявил, что если мы за Наташу, значит, мы против партии. Комсомольцу Гусеву, который выступил в защиту Наташи, директор так и сказал: «Ответь одним словом: да или нет? Ты за решения партии или против?»
Обращаясь к собранию, директор сказал: «Я буду смотреть, кто голосует «за», и запомню».
После шантажа и угроз директора Наташа попросила самоотвод. Голосование проводилось так: «Кто за самоотвод?» Поднялось десятка два рук, а на собрании было несколько сот человек. «Кто против?» (Директор внимательно и грозно смотрит в зал). Никто не поднял руку. «Кто воздержался?» Опять никого. Так самоотвод приняли «единогласно».
Мы считаем выборы недействительными и хотели бы провести новые. Помогите нам в этом.
Откровенно скажем, что назвать свои фамилии мы боимся. Если ничего не изменится и директор узнает, придётся лететь из института, из общежития или со стипендии. А факты можете проверить. Группа студентов».
Письмо рисовало тяжёлую картину. Налицо было нарушение всех принципов советской и комсомольской демократии. Корреспондент «Комсомольской правды» выехал в Н. Он пришёл в экономический институт и попросил объявить о его приезде по институтскому радио. Корреспондент пришёл ещё и ещё раз. Он ждал напрасно. Никто из написавших письмо не заговорил с ним.
Студенты этого института, как и студенты того техникума, где учился Толя Клименко, хотели, чтобы всё было по правде, по справедливости. Но и они предпочли, чтобы справедливости добивался за них кто-то другой, ну, хотя бы корреспондент «Комсомольской правды».
Но как может корреспондент, даже самый горячий, умный и опытный, один сделать то, чего не смогла сделать целая комсомольская организация? Ведь это комсомольцы института, а не корреспондент, знали и любили Наташу. Ведь это комсомольцы института, а не корреспондент, видели её в работе и знали, что она достойна быть секретарём комитета. Их убеждённостью, их верой не мог обладать человек, который приехал из Москвы и впервые видел и Наташу, и директора…
Всякий понимает, что нельзя сказать другому: «Поешь за меня» или «Подыши за меня». Но многие с лёгкостью говорят: «Подумай за меня». А это так же невозможно, как дышать за другого. И если мы верим в свою правоту, мы должны добиваться правды, не перекладывая свою ношу на чужие плечи. Корреспондент «Комсомольской правды» или другой газеты может и должен помогать людям восстанавливать справедливость, но рука об руку с теми, кто дал сигнал бедствия.
Я слышала, как очень храбрый человек, прошедший войну, сказал однажды:
— Бывало страшно, очень страшно.
Он говорил правду: ему бывало страшно. Но он умел преодолеть свой страх и делал то, что велел ему долг: он сражался.
В мирной жизни, конечно, тоже может быть страшно.
Я скажу правду, а меня за это исключат из школы… Скажу правду — снимут с работы… Уж лучше промолчу.
Много пословиц есть на свете, которые оправдывают молчание, и, пожалуй, самая выразительная: «Моя хата с краю». Но хат, которые были бы с краю, нет.
Читали ли вы книгу Гейма «Крестоносцы»? Прочитайте — это хорошая книга. И среди других людей там идёт речь об одном рабочем, по имени Тони. Он не принимал участия в забастовке, но, когда увидел, что полицейский замахнулся на женщину, он кинулся к ней на помощь, и его ранили. «Чего ради ты ввязался в драку?» — спросили его. И он ответил перед смертью: «Я думаю так: когда это случается где-нибудь, значит, случилось и со мной. И я не жалею о том, что сделал: когда ты видишь сорную траву, ты её вырываешь с корнем. Иначе она заглушит всё поле».
Ну, а «Мать» Горького вы все читали. Помните слова Андрея Находки? «Я не должен прощать ничего вредного, хотя бы мне и не вредило оно. Я — не один на земле! Сегодня я позволю себя обидеть и, может, только посмеюсь над обидой, не уколет она меня, — а завтра, испытав на мне свою силу, обидчик пойдёт с другого кожу снимать».
Мы все в ответе за то, что делается вокруг нас. В ответе за всё плохое и за всё хорошее. И не надо думать, будто настоящее испытание приходит к человеку только в какие-то особые, роковые минуты — на войне, во время какой-нибудь катастрофы. Нет, не только в исключительных обстоятельствах, не только в час смертельной опасности, под пулей испытывается человеческое мужество. Оно испытывается постоянно, в самых обычных житейских делах.