Мир без милосердия
Шрифт:
На вопрос пляжного швейцара: «Вы еще сегодня вернетесь, синьор?» — он вежливо раскланялся: «Нет. Спасибо!»
Роуз был, пожалуй, единственный, кто в этот полуденный час спешил в Рим, а не из пыльного города к морю.
2
Утром, выпив натощак стакан вина, самого легкого «кьянти», и проглотив бутерброд с холодным вареным мясом, он поехал на аэродром. С Марчелло они попрощались по телефону, и перед уходом Дональду пришлось оставить вчерашний абонемент у портье.
В аэропорт он поехал заведомо рано, чтобы успеть переговорить с Манчестером. Заказав разговор с Барбарой, Роуз направился к билетной кассе.
— Синьора выдаст билет до Манчестера на имя Роуза? Я бронировал вчера.
— Первый класс?
— Нет. Туристский. На рейс № 110.
Едва он успел получить билет, как его вызвали на переговорный пункт.
В трубке он услышал знакомый, очень явственный, словно Манчестер не лежал отсюда в четырех часах полета на «боинге», голос Барбары.
— Барбара?! Как ты себя чувствуешь?
— Дон?! Рада слышать твой голос! Я — отлично! Как у тебя дела?
— Говорят, все дела у вас. Послушай, Барбара... Я сегодня буду дома и вечером зайду к тебе. Мне хотелось просто узнать, что ты никуда не уехала. И еще... Ты ничего не слышала о решении совета директоров? Во вчерашних газетах сообщалось, что Мейсл намерен судиться с БЕА?
— Да. Я встретила на днях Криса. И он сказал, что процесс состоится. Не знаю, плохо ли это или хорошо, но я не заметила особого восторга на лице старого Марфи. А процесс как-нибудь нарушает твои римские планы? И ты вынужден вернуться?
— Мне просто хочется как можно скорее быть дома.
— Жду. Только умоляю, не рассказывай соседям по самолету об ужасах авиационных катастроф.
— Обещаю... До встречи!
Роуз усмехнулся. Барбара всегда напоминала о его злой привычке пугать спутников рассказами о самых страшных случаях на воздушных трассах. Знал он их сотни и рассказывал мастерски. В течение всего полета соседи боялись шевельнуться, будто от их неловкого движения мог пополниться список чудовищных происшествий, о которых они только что слышали. Дональд не был садистом. Наоборот, ему доставляло огромное удовольствие видеть, как после посадки соседи радовались счастливому исходу путешествия, словно сами пережили по крайней мере половину возможных злоключений.
Но предупреждение Барбары было излишним. Машина шла почти пустой. В салоне сидел, угрюмо уставившись в иллюминатор, полноватый немец. Где-то за портьерой, в первом классе, громко спорили два американца — в их рокочущий говор вплетался легкий свист моторов. Прошла по машине женщина с ребенком лет четырех — вот и все, пожалуй, кто мог бы слушать страшные рассказы Дональда.
Но сейчас ему и не хотелось с кем-то говорить. Он сидел, глубоко забившись в мягкое кресло, и никак не мог отделаться от одного воспоминания...
3
Был ненастный февральский вечер. Дональд только что вернулся с Мюнхенского аэродрома в гостиницу, когда у него в номере зазвонил телефон. Нехотя снял трубку и услышал голос Тони Гарднера, журналиста из «Ивнинг ньюс», с которым чуть больше часа назад простился в холле аэропорта. Тони летел с командой «Манчестер Рейнджерс» из Белграда после трудной ничьей в матче на кубок европейских чемпионов. Это был один из центральных поединков в футбольной летописи 1958 года накануне чемпионата мира.
Дональд от всей души поздравил ребят: ведь ничья на чужом поле почти равна победе. Он не стал дожидаться отправления самолета, приземлившегося лишь затем, чтобы заправиться горючим.
— Вы еще не улетели, Тони?
— Несчастье, Дон... Наш самолет упал при взлете... Приезжай быстрее... Что-то страшное, Дон... Многих уже нет... Все. Телефон перегружен. Сам понимаешь...
Их разъединили. Роуз стремглав бросился вниз.
Поймав такси, он через двадцать минут уже подъезжал к аэродрому. По тому, как с бешеной скоростью в том же направлении под вой сирен пронеслись, обгоняя их, санитарные машины с огненными красными крестами, Дональд понял, что произошло действительно страшное несчастье.
По ухабам проселочной дороги, которой, видно, не пользовались с осени, машина пробралась к небольшой деревне возле самого летного поля. Десяток прожекторов настойчиво пробивали пелену густого снега, медленно падавшего на изуродованное тело самолета. Громоздкая машина лежала с расплющенным носом, развороченными моторами, подмяв крыло, словно чайка, выброшенная на скалистый берег во время шторма.
Голубоватыми глазами вспыхивали в темноте огни газовой резки. Все почерневшее, перепаханное машинами и тягачами снежное поле было оцеплено двойным рядом полиции и солдат. Офицер придирчиво проверил удостоверение английского корреспондента и, козырнув, тихо сказал Дональду:
— Я вам очень сочувствую...
Вокруг груды искореженного алюминия кипела работа. Люди в белом вытаскивали тела из перекошенного люка и из вырезанных автогеном окон. Резчики пытались пробраться в хвост самолета снаружи, ибо двери из салона в салон заклинило наглухо.
Тони он нашел возле большой, наспех установленной палатки «Скорой помощи», куда сносили тех, кого успели достать из самолета.
— Дональд, это страшно... — Тони стоял, держась за плечо, по его лбу из под белой свежей повязки сочилась кровь и капала на блокнот. Время от времени он пытался что-то машинально записать, но кровь, таявшие снежинки и чернила смешивались в непонятного цвета жидкость, расплывавшуюся по бумаге.
— Давай я тебе помогу. — Дональд взял у него блокнот и достал паркеровскую ручку с несмываемыми чернилами. — Ты можешь диктовать. Я запишу...
— Спасибо. А то чертовски болит голова и плечо. Никак не могу прийти в себя после падения. После всего этого ужаса. Я тебе говорил — уже достали Дункана. Сказали, мертв...
— Тейлор?!
— Да. Он лежит вон там, за палаткой. Туда складывают трупы. Лесли Уайт, Нед Гринхэм... Дик Пегг и Генри Томсон... тоже там... Марфи в очень тяжелом состоянии, но пока жив...