Мир глазами Гарпа
Шрифт:
До конца своих дней Хелен будет утверждать, что не может простить Гарпу, что он умер таким молодым и не только заставил ее прожить большую часть жизни в одиночестве, но и совершенно испортил ее, потому что из-за него она даже никогда всерьез не рассматривала возможность жизни с другим мужчиной.
Хелен станет одним из наиболее уважаемых преподавателей Стиринг-скул, но никогда не утратит саркастического отношения к этому месту. Она даже заведет там друзей, хотя их будет и немного: старый декан Боджер, пока не умрет, и молодой ученый Дональд Уитком, который будет столь же очарован Хелен, сколь и произведениями Гарпа, а еще — одна женщина-скульптор, постоянно проживавшая в Догз-Хэд-Харбор, с нею Хелен познакомит
Ну и, конечно, Джон Вулф, друг на всю жизнь, которого Хелен понемногу прощала, но до конца так и не простила за то, что ему успешно удалось сделать Гарпа известным писателем. Хелен и Роберта тоже остались очень близки; иногда Хелен даже присоединялась к Роберте в ее знаменитых «налетах» на Нью-Йорк. Обе они, становясь старше и эксцентричнее, будут все больше прибирать к рукам управление делами в Догз-Хэд-Харбор, а также в Филдз-фонде. Их остроумные комментарии по поводу окружающей жизни превратились чуть ли не в туристический аттракцион; люди специально приезжали туда, чтобы их послушать. Время от времени, когда Хелен чувствовала себя особенно одинокой или начинала скучать в Стиринг-скул — ведь дети ее выросли и жили своей жизнью где-то в других местах, — она ездила к Роберте в старый дом Дженни Фиддз. Там всегда было многолюдно и кипела жизнь. Когда Роберта умерла, Хелен словно постарела разом лет на двадцать.
Уже в преклонных годах — после того как посетовала Дункану, что пережила всех своих любимых друзей, — Хелен Холм внезапно тяжело заболела; это был недуг, поражающий одновременно все слизистые оболочки тела. Умерла Хелен во сне.
Она успешно пережила многих биографов-головорезов, которые только и ждали ее смерти, чтобы, точно стервятники, наброситься на то, что осталось после Гарпа. Хелен защищала его письма, незаконченную рукопись романа «Иллюзии моего отца», большую часть его газетных публикаций и записных книжек А всем настоящим и будущим его биографам говорила в точности то же, что сказал бы и он сам: «Читайте сами произведения. Забудьте о личной жизни их автора».
Хелен и сама написала несколько работ, которые у ее коллег пользовались уважением. Одна из них называлась «Инстинкт авантюриста и его проявление в повествовательном тексте». Это было сравнительное исследование нарративной техники Джозефа Конрада и Вирджинии Вулф.
Хелен всегда считала себя вдовой с тремя детьми на руках: Дунканом, малышкой Дженни и Эллен Джеймс. Все они пережили Хелен и горько ее оплакивали. Когда умер Гарп, они были еще слишком юны и слишком потрясены его неожиданной гибелью, чтобы плакать так горько.
Декан Боджер оплакивал смерть Гарпа почти также горько, как Хелен, и, точно верный и грозный питбуль, навсегда остался стражем их семьи. Давно уже выйдя на пенсию, он по-прежнему среди ночи, не в состоянии уснуть, вихрем носился по кампусу и весьма искусно вылавливал в темных уголках юных любовников, которые удирали от него по влажным тропкам, припадали к ноздреватой земле и пытались спрятаться среди нежных кустарников, росших у стен прекрасных старинных зданий.
Боджер активно трудился в Стиринг-скул до тех пор, пока ее не закончил Дункан Гарп. «Я видел выпускной вечер твоего отца, мальчик мой, — сказал он Дункану. — Теперь я увижу и твой выпускной вечер. И если мне позволят, я останусь, чтобы проводить из школы и твою сестренку». Но в итоге его все же заставили уйти на пенсию, ссылаясь, в частности, на «недопустимую» привычку декана разговаривать с самим собой во время службы в часовне и на «оскорбительные» аресты мальчиков и девочек, которых он «отлавливал» в полночь, через несколько часов после отбоя. Боджеру припомнили даже его вечную фантазию о том, что именно он однажды ночью, много лет назад, собственными руками поймал на лету юного Гарпа — тогда как это был самый обыкновенный голубь. Боджер отказался покидать кампус даже после выхода на пенсию и, несмотря на свое упрямство — а может, и благодаря ему, — стал в Стиринг-скул одним из самых заслуженных «профессоров в отставке». Его вечно тащили на всякие школьные церемонии, вытаскивали на сцену и представляли людям, которые понятия не имели, кто он такой, а потом почтительно уводили прочь. Возможно, именно потому, что его можно было предъявлять как местную знаменитость на различных многолюдных мероприятиях, руководство школы и терпело некоторые весьма странные выходки Боджера; он, например, чуть ли не до восьмидесяти лет был убежден — и твердил об этом иногда по нескольку недель, — что все еще является деканом.
— Но вы ведь и правда декан, честное слово! — любила поддразнивать его Хелен.
— Естественно, я декан! — гремел Боджер.
Они часто виделись, и, по мере того как Боджер постепенно глох, он все чаще появлялся под руку с этой милой Эллен Джеймс, у которой были свои способы беседовать с людьми, лишенными слуха.
Декан Боджер хранил верность и борцовской команде Стиринг-скул, былая слава которой вскоре осталась в прошлом. В школе никогда больше не было тренера, равного Эрни Холму или хотя бы Гарпу. Команда начала проигрывать, но Боджер всегда активно ее поддерживал, поистине безумствуя на трибунах до тех пор, пока не укладывали на обе лопатки последнего жиденького члена команды.
На одном из таких состязаний Боджер и скончался. Во время необычайно напряженного матча стиринговский тяжеловес и его не менее мощный и не менее измученный схваткой противник лежали точно выброшенные на берег китята, пытаясь в последние секунды взять друг над другом верх, когда прозвучал гонг. Судья объявил время: «Пятнадцать секунд!» Собравшись с силами, здоровяки опять принялись бороться. Боджер от волнения даже привстал. «Gott!» — вырвалось вдруг у него, словно немецкий язык, дождавшись-таки своего часа, вынырнул из недр его души.
Когда поединок закончился и зал опустел, там остался только Боджер, декан на пенсии, умерший прямо на скамье трибуны. И Хелен пришлось долго утешать впечатлительного Уиткома, который сильно горевал по поводу этой утраты.
Дональд Уитком никогда не спал с Хелен, несмотря на слухи, ходившие среди завистливых молодых биографов, мечтавших прибрать к рукам и наследие Гарпа, и его вдову. Уитком провел всю свою жизнь чуть ли не в монашеском уединении, преподавая в Стиринг-скул. Ему очень повезло, что там он познакомился с Гарпом, хоть и совсем незадолго до его смерти. Повезло ему и в дружбе с Хелен, которая всегда о нем заботилась. Она доверяла ему, позволяла обожать Гарпа и, пожалуй, относиться к нему еще менее критически, чем она сама.
Беднягу Уиткома всегда будут именовать не иначе как «юный Уитком», хотя он далеко не навсегда останется юным. Правда, борода у него так и не вырастет, и на щеках будет играть нежно-розовый румянец — под каштановыми, затем с проседью, а затем и совершенно белыми, точно заиндевевшими волосами. И голос у него останется напевным, напоминая чуть заикающиеся тирольские йодли, и он всегда будет нервно сплетать пальцы. Однако именно Дональду Уиткому Хелен поручит впоследствии заботу о семейных и литературных архивах Гарпов.
Когда Уитком стал биографом Гарпа, Хелен прочитала все им написанное, кроме последней главы, которую Уитком не мог закончить долгие годы — выжидал, ибо в этой главе он возносил хвалы самой Хелен. Уитком был истинным гарповедом, лучшим знатоком его творчества. И для биографа обладал прямо-таки идеальной кротостью, как шутливо замечал Дункан. С точки зрения членов семьи Т.С. Гарпа, Уитком был очень хорошим биографом; он верил всему, что рассказывала Хелен, верил каждой записке, оставшейся от Гарпа, и каждой записке, которую Хелен считала оставшейся от Гарпа…