Мир глазами Гарпа
Шрифт:
— И обе груди, — сказала она; белки глаз у нее казались совершенно серыми, но руки она приподняла над грудной клеткой именно так, словно ее замечательные груди по-прежнему были на месте. И Гарпу действительно почудилось, что груди все-таки не тронули: под простыней явно что-то приподнималось. Но потом он сообразил, что Шарлотта, поистине замечательная женщина, могла даже изогнуть свое тело так, чтобы создать иллюзию прежней привлекательности.
— Слава богу, деньги у меня были, — сказала она. — Это ведь заведение категории А, правда?
Гарп кивнул. На следующий день он
— Даже если я отсюда выйду, — сказала Шарлотта, — что я смогу делать? Они же мне весь «кошелек» вырезали!
Она выпила немного вина и уснула, а Гарп попросил сиделку объяснить, что Шарлотта имела в виду под словом «кошелек», хотя, пожалуй, догадывался и сам. Сиделка была примерно его ровесница, лет девятнадцати, а может и меньше. Она вспыхнула и отвела глаза, но все же объяснила, что «кошелек» на жаргоне проституток означает «вагина».
— Спасибо большое, — поблагодарил Гарп. Раз или два он встречал у Шарлотты двух ее бывших подружек. При дневном свете в залитой солнцем палате они робели и вели себя с Гарпом совсем как молоденькие девчонки. Ту, что отчасти объяснялась по-английски, звали Ванга; губу она себе поранила еще в детстве, когда бежала домой из магазина с большой стеклянной банкой майонеза и поскользнулась.
— Мы собирались на пикник, — рассказывала она, — но вместо этого всей семье пришлось везти меня в больницу.
Та, что постарше, мрачноватая, с оспиной на лбу и грудями, похожими на два полных тяжелых ведра, не пожелала объяснить Гарпу, откуда у нее эта отметина, — эта Тина была самой настоящей занудой, которую ничем не рассмешишь.
Время от времени Гарп встречал в больнице и доктора Тальхаммера, а однажды даже проводил его до машины — они случайно столкнулись у выхода.
— Подвезти вас? — любезно предложил Гарпу Тальхаммер. В машине сидела хорошенькая школьница, которую Тальхаммер представил Гарпу как свою дочь. В машине они оживленно беседовали о Соединенных Штатах, и доктор заверил Гарпа, что ему не составит никакого труда довезти его до Швиндгассе. Дочка Тальхаммера чем-то напомнила Гарпу Хелен Холм, однако ему даже в голову не пришло попросить ее о свидании; то, что отец этой девушки недавно лечил его от триппера, казалось Гарпу совершенно непреодолимым препятствием. Несмотря на все заверения Тальхаммера, что люди способны приспособиться к чему угодно, Гарп сильно сомневался, что милый доктор найдет в себе силы приспособиться к подобным знакомым своей дочурки.
Теперь все вокруг казалось Гарпу исполненным зрелости и умирания. Пышные парки и сады словно бы несли в себе аромат разложения, а в музеях он все время наталкивался на работы великих художников, где основной темой была смерть. И в 38-м трамвае, который шел на Гринцингер-аллее, всегда было полно стариков и инвалидов; и цветы с пышными головками, посаженные вдоль ухоженных тропинок «Рудольфинерхауса», напоминали Гарпу только о похоронном убранстве. Он вспоминал пансионы, где они с Дженни останавливались год назад, сразу по приезде в Вену: поблекшие и плохо подобранные обои, пыльные безделушки, потрескавшийся фарфор, скрипучие, несмазанные дверные петли… «Время человеческой жизни — миг… строение
Та самая юная сиделка, которую Гарп так смутил своим вопросом про «кошелек», вела себя с ним все более неприязненно. Однажды, когда он приехал слишком рано и, по правилам, посетители к больным еще не допускались, она спросила — пожалуй, чересчур агрессивно, — кем он, собственно, доводится Шарлотте. Член семьи? Она видела других посетительниц Шарлотты — ее пестро одетых «соратниц» — и сделала вывод, что Гарп — просто один из клиентов этой старой перечницы «Она моя мать», — сказал Гарп сам не зная зачем, однако заметил, каким испуганным стало личико юной сиделки и как уважительно с тех пор стала она к нему относиться.
— Что ты им такое сказал? — шепотом спросила у него Шарлотта несколько дней спустя. — Они думают, что ты мой сын.
Он признался во лжи, а Шарлотта призналась, что ни единым словом не пыталась эту ложь опровергнуть.
— Спасибо тебе! — прошептала она. — Так приятно — обмануть здешних святош! Они ведь смотрят на нас свысока! — И она, изо всех сил стараясь придать своему голосу былое спокойное достоинство, сказала: — Я бы позволила тебе еще разок получить это бесплатно, да оборудование мое не при мне. Или, может, даже два раза — за полцены.
Гарп так растрогался, что чуть не заплакал прямо при ней.
— Не будь младенцем, — сказала Шарлотта. — Да и кто я для тебя на самом-то деле?!
Когда она уснула, он прочел в ее больничной карточке, что ей пятьдесят один год.
Через неделю она умерла Когда Гарп в очередной раз пришел навестить ее, палата была уже чисто вымыта, кровать застелена, окна широко распахнуты. Он спросил о Шарлотте у старшей сестры, седовласой старой девы, которая вечно недовольно встряхивала головой.
— Фройляйн Шарлотта, — напомнил Гарп. — Пациентка доктора Тальхаммера.
— У него очень много пациентов, — сказала сестра, но список все же просмотрела, однако Гарп не знал настоящего имени Шарлотты и не нашел лучшего способа, как назвать ее профессию.
— Она была проституткой, — сказал он. — Проституткой.
Седовласая особа холодно посмотрела на него; если Гарп и не сумел заметить в ее взгляде ни малейшего торжества, то и сожаления он тоже не заметил.
— Проститутка умерла, — сказала она. Возможно, Гарпу просто показалось, будто в ее голосе сквозит торжество.
— Ах, meine Frau, — сказал он, — а ведь когда-нибудь и вы тоже умрете!
А вот это, думал он, покидая «Рудольфинерхаус», было сказано действительно по-венски. Ну и получай, старый серый город, старая ты, мертвая сука, думал он.
В тот вечер он впервые пошел в Оперу; к его удивлению, артисты пели по-итальянски, и поскольку он не понимал ни слова, то спектакль показался ему похожим на церковную службу. А после спектакля, уже поздним вечером, Гарп пешком направился к украшенным специальной подсветкой шпилям собора Св. Стефана; южная башня собора, как он прочел на табличке, была заложена в середине XIV века, а закончена в 1439 году. Вена, думал Гарп, мертвый город… самый настоящий труп! Да и вся Европа, пожалуй, — просто красиво одетый труп в красивом открытом гробу. «Время человеческой жизни, — писал Марк Аврелий, — миг… судьба — загадочна…»