Мир короля Артура

Сапковский Анджей

Не лучше было и во времена возникновения баллад Кретьена де Труа, «Вульгаты» и героических эпосов. В континентальной Европе бушевали войны и царило предательство. Папы выкалывали глаза антипапам и приказывали возить покалеченных противников по городу, чтобы каждый мог полюбоваться. На юге Франции сотнями тысяч гибли альбигойцы, Прованс и Лангедок превратились в дымящиеся пепелища, изумительная культура этого региона вырубалась под корень. Вся Центральная Европа обратилась в бурлящий котел, в котором исходили паром попеременно папские армии, войска гвельфов и гибеллинов, германцев и англичан, Фридриха Барбароссы, Филиппа Швабского и дьявол знает кого еще. Эти армии воевали между собой, но истинный кошмар выпадал на долю жителей сел и городов.

От этого кошмара имелось

психическое противоядие — идеализированный образ благочестивого рыцаря без страха и упрека, несшего ковчежец с мощами на груди и Бога в сердце. Рыцарь, который перед боем молится, а после боя, лежа крестом, всю ночь проводит в часовне, с уважением относится к поверженному противнику, не поднимает руки на безоружного, не обидит ни женщины, ни ребенка… К тому, чтобы рыцарь был именно таким, призывали Джон Уикли, Ян Гус и Бернар Клервоский. А значительно раньше смутьянов, недостойных называться рыцарями, поносил уже знакомый нам Гильдас — им он посвятил свое произведение, ибо они-то и были «горем Британии» в названии его труда.

Однако Гильдас имел в виду несколько иной тип рыцаря. В его времена рыцарство Британии воспринималось совершенно по-другому. Тип средневекового рыцаря и рыцарский кодекс чести, обычай или церемониал — материи абсолютно чуждые исходной версии Артуровской легенды. Эти элементы были привнесены в легенду очередными переработками, совершенными уже после нашествия и захвата Острова Вильгельмом Завоевателем. В таких переработках первоначальная концепция разворачивалась на 180 градусов. Бойцы Артура перестают быть кельтскими патриотами, героями борьбы за национальное дело, за спасение страны от натиска чуждой, захватнической сакской культуры. Они превращаются в «универсальных рыцарей», а идея становится с ног на голову

— бойцы Артура не потому рыцари, что в них нуждается страна, а как раз наоборот — они дерутся, ибо так положено: ведь они же рыцари, а рыцарь — если только он рыцарь истинный — должен быть послушен воле Бога, сеньора и уложениям священного рыцарского права. Его национальные и личные взгляды не имеют никакого значения. Он обязан быть «правильным» рыцарем. Конец. Точка.

И по заказу Бернара Клервоского о «благородных рыцарях» написан цикл романов «Вульгаты», именно о таких слагали романсы труверы и трубадуры. Но при этом нельзя было обойтись без легенд и мифов, поскольку в реальной-то жизни таких рыцарей не было. Рыцарь из армии Йорков или Ланкастеров, рыцарь Барбароссы либо Филиппа Швабского, рыцарь из-под Тьюксбери или Босворта, Леньяно либо Бовина был, как правило, тупым и невежественным мясником. Тащившийся же с Крестовым походом на альбигойцев рыцарь Симона де Монфора и Доминика Гузмана был самым что ни на есть обычнейшим бандитом. Убийцей.

Возникали романы о рыцарях, к которым притесняемые дамы слезно обращались за помощью и помощь эту получали, хотя в действительности при виде приближающихся рыцарей все население — а дамы в первую очередь — в панике убегало в леса. Писали о верных вассалах, о рыцарях, на слово которых можно положиться, хотя в действительности предательство и отступничество были основными элементами стратегии и тактики. Описывали рыцарей набожных, благочестивых, в действительности же… Да, что говорить…

В 1170 году Томас Бекет, архиепископ Кентерберийский, громит с амвона объявленные королем Генрихом II Плантагенетом так называемые кларендонские конституции, ограничивающие привилегии Церкви. Король перед своими верными рыцарями обрушивается на «бессовестного попа». Четверо из этих рыцарей — Реджинальд Фицурс, Уильям де Тресси, Хьюг де Морвилль и Ришард Брайто — правильно понимают и интерпретируют свой рыцарский долг перед сюзереном. 29 декабря, то есть вскоре после Рождества, архиепископа убивают на ступенях алтаря.

В 1208 году посвященные в рыцари крестоносцы сэра Симона де Монфора захватывают город Безье в Лангедоке, один из центров «еретиков» — катаров, или альбигойцев. Какой-то рыцарь спрашивает присматривающего за акцией папского легата Арнольда Амори, как отличить «наших» от «отщепенцев». «Приканчивайте всех, — говорит тот. — Бог распознает свою паству». Убивают пятнадцать тысяч человек, в основном женщин и детей.

В 1327 году король Эдуард II Плантагенет был низложен и заключен в замок Беркли. Его жене Изабелле, ее фавориту Мортимеру и епископу Винчестера Орлетону живой король был неудобен. Два благородных рыцаря — барон Джон Мальтраверс и сэр Томас Гурней — получают приказ: Эдуард должен умереть, но нельзя, чтобы на его теле остались следы насильственной смерти. Верные и благородные рыцари Мальтраверс и Гурней убивают короля, вколотив ему в анальное отверстие раскаленный железный прут.

В 1369 году Эдуард по прозвищу Черный Принц, внук убитого в замке Беркли Эдуарда II, герой неисчислимых «рыцарских» сказок для детей, которого Фруассар «Жан Фруассар (1337 — 1410), французский поэт и историк, в частности, автор „Chronique de France, d'Angetere, d'Ecosse et de Bretagne“. Материалы к истории войн он, наверное, получал от очевидцев описываемых событий. — Примеч. авт.» называл «благороднейшим и достойнейшим» рыцарем, какие только жили со времен короля Артура, ведет войну с Францией. Захватив город Димож, «истинный рыцарь Черный Принц» дарует жизнь и свободу всем взятым в плен рыцарям. Как ни говори — рыцарская солидарность обязывает. Остальные шесть тысяч защитников и жителей Лиможа (в том числе женщины и дети) перебиты.

В 1427 году рыцарь Стивен де Виньоль, известный под прозвищем Ла Гир, один из командиров в армии Жанны Д'Арк, перед атакой на англичан обращается к капеллану с просьбой отпустить ему грехи. Исповедоваться он не хочет, на это у него нет ни времени, ни желания. «Хотя бы помолись», — предлагает священник. И Ла Гир, не слезая с коня, обращает очи к небу и восклицает: «Господи Боже, я требую, чтобы Ты помог мне в бою! По принципу взаимности! Ибо если б Ты был Ла Гиром, а я Тобой, то я б Тебя поддержал!» Вот всего несколько примеров. Но типичных. Очень. И однако же в наше время слово «рыцарь» неизменно воспринимается позитивно — мы говорим о «рыцарственности» и «рыцарском поведении», «рыцарском слове», «рыцарском духе». У нас — в Польше — были «рыцарские кружки» в прежних кавалерийских хоругвях и в давнем сейме. Рыцарская школа и.., пан Володыевский, Малый рыцарь. До сих пор рыцарем становится офицер, к погонам которого прикоснулась сабля во время церемонии присвоения звания. Человек, награжденный орденом Виртути Милитари, становится «кавалером» (chevalier «рыцарь (фр.).»), кавалером также именовался юноша, который «по-рыцарски»

— учтиво и благородно относился к девушке и был ее опекуном и защитником. И именно «Спящие Рыцари», а не Спящие — например — уланы ожидали в Татрах (в Польше или в других местах — в мире) Дня Великой Битвы. Нам также прекрасно известно — наша история об этом позаботилась — понятие «рыцарская смерть».

К памятнику твоему придут народы, Надпись сию сохранят камни:

Здесь покоится рыцарь, что бился без страха И жил без упрека.

Юлиан Урсин Немцевич

Что касается вошедшего в поговорку «рыцаря без страха и упрека» (chevalier sans peur et sans reproche), то неплохо было бы знать, что первым историческим носителем такого титула был известный французский рыцарь Арнольд Вильгельм де Барбазон (1360 — 1431), вторым же — еще более знаменитый Пьер дю Таррель, известный как Баярд (1473 — 1524).

Так какими же — могут спросить — были рыцари на самом-то, деле? Ежели действительно столь уж жестокими, как хочет сказать автор, то как попали эти «рыцарские» элементы в нашу культуру и язык, да и почти во все языки мира «Как раз в нашей-то культуре и языке существует и иной тип рыцаря — образ рыцаря с черным крестом из Тевтонского ордена, деяния которого гораздо ближе были к исторической истине о рыцарях. Крестоносец из Мальборка (в действительности, вероятно, вовсе не демонический и вряд ли намного худший других ему подобных) стал тем не менее в нашей культуре ярким контрастом, другим полюсом идеала. У Сенкевича можно прочитать: „Не раз я видел, как благородный рыцарь щадит другого рыцаря, который слабее его, говоря себе: не прибудет мне чести, если я лежащего растопчу. А Крестоносец именно в этом случае бывает особенно ожесточенным“.