Мир не меч - 2
Шрифт:
Все закончилось — и война, и любовь, остались только он и Город, только человек и едва различимый зов будущего, пока еще тихий, но уверенный, как стук сердца. Вайль петлял по улицам, и подсказка монетки каждый раз заставляла его сворачивать в сторону заката. Шаг за шагом от искалеченного центра к тихим и почти нетронутым окраинам, где было мало прохожих, где дома становились ниже, а деревья — выше, по уютным улочкам, где никто не обращал на него внимания.
Северный штаб прекратил свою работу — тихо, без лишних торжеств, без бравурного празднования победы, потому что слишком мало было тех, кому хотелось веселиться. Люди и тенники расходились молча, лишь обменявшись улыбкой или прощальным жестом, каждый уносил в душе боль потерь и тепло дружбы. Все это было вечным, или хотя бы — долгим, потому что нет на свете ничего вечного, но есть то, что не забывается. Работа плечом к плечу, общее горе и общая радость, все это, сплавленное воедино, нужно было еще до конца понять, прочувствовать и сохранить в себе, а в таких случаях нет ничего лучше, чем одиночество и молчание.
Не надолго, не на месяцы, а всего лишь на дни и недели. Потом хрупкие связи воспоминаний потянут друг к другу тех, кто стоял плечом к плечу, и будет повод встретиться, вспомнить, и помянуть ушедших, и порадоваться за живых. Будет новая дружба и новая любовь, будет мир, прочный, ибо война захлебнулась кровью, и, может быть, будущее окажется чуть теплее и милосерднее к живым, чем раньше. Может быть...
Для Вайля этого будущего не было. Он перестал быть тем, кем был раньше — и зверем-одиночкой, и начальником разведки. Стал чем-то большим, больше самого Города, тем, кто держит все живое на ладонях, и не было ему места ни среди людей, ни среди тенников, а единственный, кто был теперь равен ему — Лаан — не позвал, когда Вайль уходил, не окликнул и не протянул руки на прощание; нет, их не разделила обида, просто Смотритель очень хорошо понимал, что Вайлю нужно найти себя, осознать и почувствовать свою силу и свой долг, а рядом с ним Вайль будет всегда вторым, учеником и помощником. Он же должен был стать — первым, единственным, самостоятельным, и только таким мог вступить в круг равных себе.
Он знал, что когда наступит нужный момент, то тихий шепот станет оглушительной песней труб, и дорога откроется сама, а пока надо было просто идти вперед и подбрасывать монетку на перекрестках, и ждать, когда откроется дорога в закатное небо.
Навстречу ему попалась девушка с заплаканными глазами. Не одна из прохожих — нет, другая, и Вайль моментально узнал ее: Рэни, блондинка из южного штаба, с которой он когда-то весело проболтал почти целый вечер. Девочка с огромными фиалковыми глазами, хрупкая, как стекло и прочная, как сталь.
Понимание кольнуло под ребрами: это ее он искал на улицах.
Такую же, как он сам.
— Ты? — улыбнулась она припухшими губами. — Хорошо, что ты.
— Да, — кивнул он. — Хорошо. Я тебя искал.
— Наверное, я искала тебя. Не знаю...
— Присядем?
Вайль показал на скамейку всего в паре шагов от них. Девушка покорно присела, даже не удосужившись смахнуть с лавки пыль и почки, заложила ногу на ногу и зябко поежилась. Вайль посмотрел на нее — короткое платье без рукавов, босоножки с ремешками, оплетающими щиколотку, — и молча стащил с себя куртку. Так они сидели, пока не стемнело. Не говорили ни слова. Потом Вайль все же спросил:
— Почему ты плакала?
— Глупости, — пожала плечами Рэни. — Все глупости. Сначала мне показалось, что меня предал друг. Потом — что я его предала. Потом, что мы и друзьями-то никогда не были. А настоящих друзей я потеряла, навсегда. Проклятая война...
— Да, — сказал Вайль. — Я тоже потерял. Хотел спасти, а нельзя было. Вот так. Ну что? Пойдем?
— Куда?
— Домой, — сказал Вайль. — Пора домой.
— А ты знаешь, где дом?
— Знаю. Теперь знаю.
Он протянул руку и повел Рэни к торчавшей на углу бетонной девятиэтажке.
В темном подъезде пахло вполне обычно — пылью, сыростью и кошками. Вайль поморщился, а потом понял, что это еще одна иллюзия, порожденная его ожиданиями, такое же видение, как и сам дом, как и улицы, по которым он гулял. Все это было лишь способом видеть, а можно было видеть и иначе — яркие переплетения линий, пульсирующие шары и серые основательные пирамиды; можно было увидеть сказочный лес, населенный неведомыми зверушками, и еще тысячей способов можно было увидеть то, что называлось — Город. И когда Вайль понял это, кто-то огромный и невидимый подмигнул ему из темноты.
Открылись двери лифта. Вайль зашел первым. Привычной панели с кнопками здесь не было, но она и не нужна была — как только Рэни вошла в лифт, двери захлопнулись, и кабина рванулась не то вверх, не то вниз, а может быть, и вбок. Она двигалась неровно, рывками, и Вайль прижал девушку к себе, чтобы ее не шарахало от стенки к стенке. Рэни не стала вырываться, только чуть поежилась.
Когда лифт выпустил их наружу, в лицо ударил солнечный свет, яркий, полуденный. Оба вышли наружу в незнакомом доме. Стены здесь были недавно выбелены, еще пахло краской, и крошечные белые пылинки метались в солнечном луче.
Четыре двери; Вайль прекрасно знал, какая ему нужна. Звонка на ней не было, не было и замка, но это и не требовалось. Ладонь легла на скользкий зеленый дерматин, дверь на мгновение задрожала под рукой, а потом открылась внутрь.
Вайль положил руку на плечо Рэни, чуть подтолкнул ее, и они вошли бок о бок, растерянные, и все же знающие, что не ошиблись. В квартире было прохладно и свежо, чуть пахло сандалом, немножко — трубочным табаком, но куда сильнее — свежим кофе, сваренным с пряностями.
В прихожей у зеркала поправляла прическу высокая рыжеволосая женщина в джинсовом сарафане, туго облегавшем тяжелый круглый живот.
Она обернулась через плечо, кивнула и сказала:
— Ну, вот вы и пришли...