Мир не меч
Шрифт:
Шли века. И Город никогда не пустел. Но однажды в него пришел человек, на вид не страннее прочих. Но за спиной его стелилась тень – и тех, кто видел эту тень, пробирало холодным ужасом. Не крылья за спиной ужасали – здесь было много крылатых, и не звериный очерк лица – в Городе не было двух, чей облик был схож между собой. Нет, просто тень была живой, а тот, кто ее отбрасывал, – лишь игрушкой в ее руках.
Но войти в Город мог любой – и ему не преградили пути.
И мрачными стали тени, а фонтаны вдруг замолкли, и холодом потянуло из каких-то щелей…
До городской площади дошел странный гость – и кто-то сворачивал с его пути, а кто-то шел следом за ним.
– Люди! – сказал он. – В иллюзии живете вы и плетете эту иллюзию из своих желаний. На самом же деле – нет этого Города. Это только выдумка.
И многие промолчали, не веря в эти слова, но кто-то спросил:
– Что же на самом деле?
Улыбнулся гость, и раскинул крылья, и поднял к небу руки, и заговорил на языке, которого не знал никто.
И дрогнули стены, и рассыпались в прах мозаики мостовых, и открылась на их месте – черная ткань небытия.
Тогда вышла вперед та, что когда-то была Третьей, и сказала:
– Ты лжешь. Не иллюзию разрушаешь ты, но призываешь сюда пустоту.
Гость взмахнул рукой – и она рухнула наземь, и сердце ее остановилось.
Вздрогнули все, но не вышел никто больше, и Первый проклял их всех и проклял Город, ибо давно любил ее и забыл о том, как тяжко бремя проклятия.
Со смертью Третьей утратил Город тепло и любовь, а под проклятьем Первого – свои очертания. И не мог Второй, чья душа разрывалась от боли потери, ни вернуть ей жизни, ни умолить друга снять проклятие.
Город опустел. Жители его разбрелись по Тропе туда и сюда. Но память о Городе они несли с собой всюду – в том и было проклятие Первого.
Где-то на Тропе, что идет вокруг всех миров, стоит заброшенный Город-Призрак. Он ждет, когда в него вернутся все, кто стоял на той площади и промолчал.
Если случится так – время повернется вспять, и вновь окажутся они в ту минуту на площади – и еще раз смогут выбрать: промолчать или не поверить словам пришельца из бездны.
Город ждет…
Тенники рассказывают об иных мирах так легко и просто, словно сами недавно пришли оттуда и еще помнят прошлое, замечаю я. В чем же дело? Им действительно дано некое знание, отличное от людского? Для людей есть только Город. Для Смотрителей – тоже. А у тенников жизнь переплетена с легендами о далеком и небывалом – и при этом они пленники в Городе.
Как же тяжело жить, зная, что совсем близко, за дверями смерти, – чудеса иных миров; и все же год за годом бояться сделать туда шаг…
– Где же мы будем искать нашу мымру? – спускает меня с небес на землю Кира, заканчивая перечитывать распечатку в очередной раз.
– Почему – мымру? – обижаюсь я за незнакомую писательницу. – С чего ты взял, что она мымра?
– С того, что мне ужасно не хочется ее искать, – признается Кира. – Может быть, она красавица и умница. Не красивее и не умнее тебя, конечно…
Кажется, мне говорят комплимент. Это так необычно – слышать комплимент от тенника, что я давлюсь чаем и долго кашляю, а Кира безжалостно лупит меня по спине.
– Ну а с какого расстояния ты можешь ее почуять? – спрашиваю я хриплым после кашля голосом.
– Квартал или два. Не больше.
– Не страшно. Поедем кататься на машине по улицам – может, ты найдешь.
– А машину мы где возьмем? Ах да, я все забываю, с кем имею дело. – Это уже звучит не как комплимент, мне немного обидно. Словно бы я виновата в том, что Город нас балует. По нынешним временам быть Смотрителем – дело весьма опасное, и велика ли важность, что я получу очередную игрушку – машину – во временное пользование?
Пожимаю плечами, допиваю чай и иду копаться в шкафах. Первый раз по возвращении смотрю на себя в большое зеркало. Темно-рыжие волосы, белая кожа, чуть удлиненное лицо в веснушках. Серые глаза. Что-то английское в чертах – только у уроженок Туманного Альбиона бывают такие лица, напоминающие симпатичную породистую лошадку. Мне нравится эта внешность, и я мысленно прошу Город оставить такой навсегда.
Впрочем, не поможет.
В шкафу находится твидовый брючный костюм. Надеваю под него строгое спортивное белье и тонкую шелковую блузку, на шею повязываю косынку. Теперь еще туфли на квадратном низком каблуке – просто картинка. Переплетаю косу, укладываю в пучок и закрепляю шпильками. Забавно – все эти мелочи доставляют мне искреннее глубокое удовольствие. Я хороша, я красива, я полна сил – и я нравлюсь Кире.
А если боль загнать поглубже внутрь – то все и впрямь прекрасно.
Нужно думать о хорошем – смотреться в зеркало и радоваться себе, улыбаться, вспоминая Киру, и представлять, как он посмотрит на меня в этом костюме. Нужно думать о хорошем – даже не до вечера, а пока не кончится вся эта история. Потом можно будет пить и плакать, со слезами выпуская из себя боль потери. Сейчас – нельзя.
Я смотрю в зеркало в последний раз и заставляю себя улыбнуться. Вот так, всей конопатой физиономией и почти искренне.
Мы спускаемся на лифте. Смотрю на стоящего рядом Киру – он тоже старательно удерживает на губах полуулыбку. Мы похожи, в сотый раз отмечаю я. Это хорошо – сейчас хорошо. Я не выдержала бы, если бы сорвался он.
Во дворе находится машина – с виду обычная иномарка, но, сев за руль, я изумленно хлопаю глазами. Нет ни одной педали – только руль и рычаг справа. Как ездит это чудо техники? Осторожно тяну за рычаг – мотор заводится, но звук мне кажется непривычным. Тяну сильнее – и машина стартует с дикой скоростью. Как, пес побери, здесь сбрасывают скорость? Скорее понять, пока мы никого не сшибли. Кира двигает рычаг вместе с моей рукой, судорожно вцепившейся в него. Машина останавливается.