Мир пауков. Башня и Дельта
Шрифт:
Когда за час до сумерек остановились, впереди уже высились горы. Это было неподалеку от места, где на Найла напал бойцовый паук. Помнится, тем вечером трапезу составляло вяленое мясо грызуна да черствый хлеб, запитый кокосовым молоком. Теперь они вечеряли жареной рыбой — матросы наловили, пока шли морем — свежим хлебом, козьим сыром и овощами, а запили все медом, что хранился охлажденным в колбе, упрятанной в набитый соломой короб. Как ни приятно было подремывать, уютно устроившись возле костра, под душещипательные баллады матросов о Шенандо и Рио Гранде, сон сморил Найла задолго до того, как у моряков истощился репертуар. Поднялись за пару часов до рассвета и в путь двинулись, когда на небе еще мерцали звезды. В переходе это была самая сложная часть — подъем десять миль до верхней границы перевала — и завершить ее хотелось до того, как жара сделает восхождение
— Тебе не кажется, что пора устроить привал?
— От тебя зависит, — веселым голосом отозвался Манефон, — ты же главный.
До Найла только тут дошло, что к нему относятся как к властителю, от которого исходят все приказы. Чувствуя, что смущенно краснеет, он сказал:
— Раз так, то давай–ка остановимся перекусить.
Манефон прокричал команду, и люди расселись у обочины тропы подкрепиться хлебом, сыром и кокосовым молоком. Найл же со смешком отметил про себя, что за эти два месяца так и не освоился с привычкой считать себя «главным».
Меж высоких утесов на самой границе перевала остановились еще раз — насладиться морским бризом, дующим в расщелины между отвесных стен, будто в трубы. Отсюда уже можно было взглянуть на ландшафт пустыни, где Найл и Вайг провели большую часть жизни. Небо было таким ясным, что проглядывалось даже отдаленное свечение большого озера Теллам. Найл повернулся к Вайгу:
— Жаль, не взяли с собой Массига. Хоть издали, а все равно бы порадовался, полюбовался на родные места. Вайг, мотнув головой, рассмеялся.
— Ну, уж нет. Я спрашивал, охота ли ему возвратиться, а он мне: глаза б мои, дескать, на эти катакомбы не смотрели. И другие отзываются в том же духе. Даже при пауках им жилось веселее, чем в подземелье.
Найл печально повел головой. Вид плато и переливчатого, простора огромного соленого озера волшебно очаровывал душу, вызывая в памяти ощущение неомраченного счастья, когда впервые изведал вкус подлинной свободы.
Спускаться было достаточно легко, но, поскольку горы преградили доступ морскому ветру, стал сильно досаждать зной. Когда сошли на рыжую равнину с причудливой колоннадой из изъеденного камня, потные лица были припорошены пылью. Укрытия не предвиделось, солнце ярилось над самой головой, поэтому останавливаться на отдых не имело смысла; отряд потянулся дальше, меряя шагами рыжий песок. Тут Найлу вспомнилось о гранитном резервуаре при дороге. Стоило сообщить об этом остальным, как сразу же пошли живее, завели даже походную песню. Странная все–таки вещь человеческая воля: от скуки может зачахнуть, а иногда, стоит лишь найти нужное слово, так и разом воспрянет.
Вот уже и тот самый поворот, и резервуар видно… Матросы вдруг резко остановились, сбившись в кучу. У каменного основания, уместившись на небольшом пятачке тени, лежала здоровенная сороконожка. Колебания почвы из–за поступи отряда уже успела ее насторожить, и она смотрела на людей, возведя похожие на рога щупики. Сам резервуар находился справа от дороги, слева вздымался крутой каменистый склон, так что в обход никак не возьмешь.
Найл медленно пошел насекомому навстречу; Вайг слева, Манефон справа; возможно, видя перевес в числе, тварь отступит. Но она то ли только что отыскала резервуар, то ли не хотела оставлять единственный на множество миль пятачок прохлады; во всяком случае, вздыбив верхнюю часть туловища, она напряженно откинулась назад и угрожающе засипела. Длины в сороконожке было, по меньшей мере, метра четыре, взгляд пустой, как у готовящейся к броску змеи. Вайг с Манефоном остановились, а Найл сделал еще один шаг вперед. Симеон сбивчиво буркнул насчет осторожности, и тут тварь угрожающе быстро рванулась навстречу людям, хлопоча бесчисленными ножками.
Что–то звонко тенькнуло в воздухе возле плеча Найла, и в отверстый зев насекомого вонзилась стрела. Сороконожка вякнула, поперхнувшись от боли — получилось похоже на кваканье лягушки–вола. Еще одна стрела отскочила, чиркнув по бурой роговой пластине спины, тускло поблескивающей на солнце. Сороконожка грузно вздыбилась; сонм крохотных ножек шевельнулся, словно сердитые руки Лучники не замедлили разом пальнуть в мягкое подбрюшье. Одна стрела ударила с такой силой, что скрылась по самое оперение; было слышно, как сухо скребнула изнутри о спинную пластину. Удивительно, но тварь по–прежнему несло вперед на суетливо
Люди смотрели, как насекомое пробирается через придорожные камни (выступающие стрелы затрудняют ход). Найлу почему–то вспомнилось неизвестное существо, пытавшееся залезть к нему в укрытие, когда он спал в углублении под камнем, загородившись кустом терновника. Интуиция подсказывала, что тварь, видно, подыскивала себе место, чтобы спокойно умереть.
Всеми владело радостное возбуждение; забыли и про гнетущую жару, и про то, что ноги сводит от усталости. Матроса, выстрелившего первым, наперебой поздравляли; сыпались подробности о том, как выжидали момента, чтобы попасть наверняка, и под каким углом вонзилась в подбрюшье стрела. Кувшинами черпали ледяную воду из резервуара; жадно глотали, остаток выливая себе на голову и грудь. Затем, разместившись на узкой полосе тени, что отбрасывала скала, стали закусывать хлебом с сыром и луком.
— Я вот думаю, — задумчиво сказал Симеон, — отчего вдруг ей вздумалось нападать, когда было видно, что мы превосходим числом?
Найл пожал плечами.
— Может, она считает это место своей территорией?
— Не бывает такого, чтобы колодец или источник принадлежал какому–то одному животному. Ими пользуются все, — он оглядел низкую кустистую поросль и кактусы пустынного пейзажа. — Я подозреваю, ей уже приходилось сталкиваться с людьми, и она усвоила, что их можно легко отпугнуть.
— Это здесь–то, в таком гиблом месте?
— А почему бы и нет? Ты и сам жил в пустыне.
Действительно. Найл созерцал волны зноя, переливчато млеющие над песком, и удивленно размышлял, не скрывают ли эти камни и окустья входы в подземные каверны. И кто знает, сколько еще людей хоронится тайком в подземных пещерах — а то и подземных городах — в глухих местах бескрайней земли. Он решил, что когда–нибудь отыщет этих прижизненных изгнанников и сообщит им, что они вновь могут жить на вольном воздухе, как свободные люди. Через час, отдохнув и освежившись, отряд снова тронулся в путь. Уже за поддень песок уступил место черным вулканическим камням–гладышам и ребристым выступам базальта. Дорога теперь вилась среди кустов терновника и тамариска. На западе, где–то за страной муравьев, смутно виднелись вулканы. Часа через четыре, когда солнце уже садилось, под ногами опять пошел песок. Найл узнавал окрестность; до родных мест уже совсем не далеко. Люди утомились, но когда Найл сообщил, что до цели рукой подать, они опять пошли живее, с радостью думая, наверно, что завтра повернут обратно к дому. Ох уж эти обитатели города, монотонность пустыни нагоняет на них глубокую тоску.
На восточном небосклоне проплавились первые звезды, когда Найл заприметил знакомые персты кактусов–цереусов. Вайг так разволновался, что сорвался бежать. Через десять минут он махал отряду из–под кактуса–юфорбии, что возле самой пещеры.
— Видно, она все–таки заделана.
Когда подоспели остальные, Вайг уже орудовал плоским камнем, вскапывая скопившийся над входом песок. Надуло его столько, что лаз, по сути, занесло — видно, не так давно прошла песчаная буря. Теперь копать взялись носильщики, вооружась небольшими совками; остальных разослали собирать хворост (Найл посоветовал держаться парами на случай, если вдруг потревожат жука–скакуна или скорпиона. — редко кто из обитателей пустыни отважится напасть, если людей двое). Когда в ночной воздух взметнулись первые языки огня, совок скорготнул по чему–то твердому; оказалось, как раз тот большой плоский камень, что закрывает вход в пещеру. Найл сразу разобрал, что закрывающие вход камни целы все как один. Братья, руками взрыхляя землю, стали расшатывать и выкорчевывать камни. Найл приготовился, что сейчас пахнет смрадом. Но вот сдвинули на сторону последний камень, закрывающий лаз, а встретил их знакомый запах жуков–скакунов, смешанный с характерным запахом человеческого жилья. Найл взял у Манефона факел и стал на ощупь спускаться в темноту. Все здесь было так же, как он оставил, уходя. Все так же лежала на отцовой постели накрытая куском материи фигура. Когда Найл, собравшись с духом, стянул полотно, взор упал на пустые глазницы черепа. В жаре пещеры плоть на костях Улфа продержалась недолго. Остался только скелет, покрытый истлевшими обрывками одежды.