Мир приключений 1962 г. № 8

Стругацкие Аркадий и Борис

Все флаги в гости будут к нам…

Разумеется, все флаги! Судов ожидается гораздо больше, чем в прошлую навигацию.

Но нет, ему никак не собраться с мыслями. Как человек, привыкший во всем спрашивать у себя отчет, он хорошо сознает причину. Виноват ветер. Виновата весна.

Для него нынешняя навигация, скорее всего, последняя. Он еще не вспомнил об этом — он долго и внимательно следит за чайкой, купающейся в сиянии солнца, непривычно ярком.

Чаушев еще прибавляет шагу. Скорее

к работе, к столу, в укрытие от неотвязной, прибоем хлещущей весны! В кабинете сумрачно, холодно. Печку уже не топят. Едва он переступает порог, как мысль об отставке тотчас возвращается к нему. Тут есть предмет, который словно твердит ему об этом, упрямо, жестоко твердит. Это панорама порта с птичьего полета, в красках. Выцветшая синева воды, пятна парковой зелени, ставшие от времени почти черными. Панораму повесили давным-давно, когда он еще стажировался здесь — юноша с одним квадратиком на петлице, выпускник училища. После войны, отслужив долгие годы на Крайнем Севере, он снова оказался в родном городе и застал ту же панораму на стене, уже изрядно устаревшую. Сколько раз он собирался заказать новую! Она ветшает, ее исправляли крестиками, флажками. Там, в самом устье реки, возникла лесопилка. Тут заново оборудован причал. На том берегу разросся рабочий поселок. Да и кварталы города, примыкающие к порту, во многом изменились: вот новый институт, широкоэкранный кинотеатр. На пустыре разбит парк.

Он-то, Чаушев, и без панорамы найдет дорогу. С завязанными глазами. Но вот оставлять такое наследство преемнику неудобно. Даже если назначат майора Куземова, нынешнего замполита, отнюдь не новичка. «Сегодня же велю снять», — решает Чаушев.

Что труднее всего передать преемнику — так это свое кровное родство с этим городом в устье большой русской реки. А как хотелось бы…

Входит лейтенант Стецких. Он провел ночь в кресле, у телефона, но уже умудрился побриться, от него вкусно пахнет одеколоном.

— Никаких происшествий нет! — докладывает Стецких. — Кроме… Вот, прошу ознакомиться…

«С этого бы и начинал», — думает Чаушев, беря книгу с записями.

В двадцать три часа двадцать минут младший по наряду рядовой Тишков, находясь на третьем причале, у парохода «Вильгельмина», заметил световые сигналы. Э, такого еще не случалось! Вспышки следовали с правого берега, со стороны лесного склада. Зафиксирован, по-видимому, лишь конец передачи — несколько цифр азбукой Морзе. Сигнальщик не обнаружен.

— Два, семь, семь… — Чаушев перечитывает. — Только конец передачи? Почему?

Стецких пожимает плечами:

— Так доложил Бояринов. Я предложил разобраться и дать взыскание.

— Ах, уж и взыскание!

Впрочем, у Бояринова есть свой ум. Он не из тех, что спешат выполнить, не рассуждая, любой совет дежурного офицера.

— Еще что-нибудь было от Бояринова?

— Звонил. «Разбуди, говорит, начальника». Знаете его… — Стецких чуть усмехнулся уголками красивых губ. — По всякому поводу давай ему самого начальника.

— Зря не разбудили. Что у него?

— Так, соображения. Я не счел нужным беспокоить вас. — Стецких с решимостью отчеканивает слова. — Соколов извещен, так что срочности никакой нет.

Нотка

обиды дрожит в голосе лейтенанта. Чаушеву ясно, в чем дело. Задетое самолюбие. Ревность. Боярииов ниже его по службе, а делиться с ним соображениями не желает. Начальника требует.

— Нет срочности, по-вашему? Дали знать в город, и всё! Так? А я бы на вашем месте… Вызовите Боярииова.

— Слушаюсь. Стецких берет трубку.

Чаушев откидывает серебряную крышку настольного блокнота — подарок к пятидесятилетию — и рисует. Реку, острый овал парохода «Вильгельмина», прижатый к левому берегу, а на правом — склад леса, откуда сигналили ночью. По обе стороны склада, но ближе к воде — высокие жилые здания. Жирная черта пересекает реку, порт, тянется дальше.

— Занято, — докладывает Стецких.

— Вот направление сигналов, — говорит Чаушев. — И будь я на дежурстве, я бы…

Он смотрит в лицо Стецких, молодое, от ревности вдруг постаревшее.

2

Что за черт, Валька опять не ночевал дома! Вадим делал зарядку, широко раскидывая руки, в комнате общежития, непривычно просторной сейчас, и недоумевал. Ведь обычно Валька возвращался от своей тетки в воскресенье вечером. А сегодня уже вторник. Вчера ему следовало быть в деканате — из-за хвоста по металловедению. Он же знал это.

В дверь постучали.

— Нет его? — Голова комсорга Радия в квадратных очках просунулась, повертелась, брови полезли вверх.

— К тетке уехал, — протянул Вадим.

— «Тетка, тетка, тетка»! — застрочил Радий. — Что за тетка? Какая тетка? Ты ее видел? Никто не видел! Адрес есть? Нету. Плюс минус неизвестность. Диана, вышедшая из головы Юпитера.

— Минерва. — поправил Вадим. — В общем, ты меня понимаешь, непро-тыкаемый! Волнуйся! Заводись!

— Закрой дверь! — буркнул Вадим. — Дует.

— Ерунда! Ты толстокожий.

Он вошел все-таки. Нет, Вадим не боялся сквозняка. Он надеялся, что Радий отвяжется, уйдет, даст ему кончить зарядку. Они люди разных ритмов. Вадиму не нравится пулеметная трескотня Радия.

И прозвищ Вадим не терпит.

Как-то раз он вычитал, что есть непротыкаемые баллоны. Обрадовался, поведал ребятам по группе. Ведь он мотоциклист, — правда, пока только в мечтах. Вот и подхватили словечко. Хотя и ненадолго. Одного Радия еще не отучил.

Радий оглядел схему мотоцикла над койкой Вадима, хмыкнул, потом бросил взгляд на столик Валентина, на его полочку с книгами — учебники вперемешку со стихами, — хмыкнул еще раз и повернулся на каблуках.

— В общем, поручается тебе. Договорились? Во-первых, ты друг Савичева, во-вторых, дружинник.

— Бывший, — уточнил Вадим.

Радий уже не слышал — за ним щелкнула дверь. Фу, что за манера исчезать так внезапно! Вадим нахмурился, отработал несколько прыжков и начал приседания.

Заладил же Радька! Разве не ясно было сказано: он, Вадим Коростелев, больше не дружинник!

Силой не заставят. Дело добровольное. И краснеть ему не приходится: не из трусости же он так поступил и не из-за других каких-нибудь низких побуждений. Тут вопрос совести. На комсомольском собрании он выложил все начистоту.