Мир приключений 1980 г.
Шрифт:
— Добро, — сказал Захаров и стал объяснять, как найти его квартиру.
Положив трубку, Захаров с кряхтеньем встал с постели. Вот и выспался, подумал он, ну да ничего, завтра отосплюсь. В самолете. На часах было двадцать два десять — значит, лег он полчаса назад… Захаров улыбнулся, быстро оделся, поставил на электрическую плиту чайник и принялся убирать постель.
XI
Едва баролифт, закачавшись, стал на дно, Аракелов сравнил показания внешнего и внутреннего манометров. Все в порядке: давление
И вдруг он понял, что привычной темноты нет. Снизу, из люка, шел ровный, холодный, рассеянный свет, и это не был свет прожекторов. Диафрагма раскрылась полностью, и Аракелов увидел уходящие вниз металлические ступеньки трапа. На одной из них сидел… сидело… Нет, не осьминог. И не кальмар тоже. Скорее, что-то среднее между ними — ярко-оранжевое бесформенное туловище удобно устроилось на ступеньке. Два огромных круглых глаза в упор смотрели на Аракелова, и в них читалось откровенное ехидство. Восемь ног спускалось вниз, и существо болтало ими в воде — ни дать ни взять, мальчишка, сидящий на мостках у реки. А в двух длинных ловчих щупальцах был зажат стандартный ротный спаренный лазер образца двадцать первого года. Стволы его смотрели прямо в грудь Аракелова.
«Опять струсил?» — спросило чудовище, и Аракелов ничуть не удивился — ни тому, что оно говорит, ни тому, что говорит оно голосом Жорки Ставраки.
«Нет, — сказал он, спрыгнул в воду и, отведя ствол лазера в сторону, примостился рядом с чудовищем. Ему было весело. — Маска, маска, я тебя знаю».
«Ну и знай себе. Ведь ты же не пошел…»
«Я пошел. И сделал. Без меня «Марта» ничего бы не смогла».
«Да, — по-свойски подмигнуло существо, и Аракелов впервые удивился по-настоящему, он никогда не слышал, чтобы спруты мигали. — Да, ты пошел — вторым. Вторым уже не страшно…»
«Я пошел бы и первым».
«Бы… Существенная разница. Ты просто испугался, дружок».
«Нет. Я боялся, пока не знал. А когда узнал — перестал бояться. Я тебя знаю. И не боюсь».
Спрут помолчал, играя лазером, потом насмешливо спросил:
«А кто тебе поверит?»
«Поверят, — ответил Аракелов, но прозвучало это у него не слишком уверенно.-А не поверят — плевать. Я-то знаю…»
«Вот и расскажи это своим — там, наверху. Посмотрим, поверят ли они».
«Поверят. Потому что знают меня. А я знаю тебя».
«Не знаешь! — Чудовище расхохоталось. Смотреть на хохочущий роговой клюв было жутковато. — И никогда не узнаешь».
Аракелов заметил, что оно стало как-то странно менять форму, расплываться. Так расплывается чернильное облачко каракатицы.
«Знаю. Ты — сероводород. И мне на тебя наплевать».
«Нет, дружок. Я — пучина. Сегодня я сероводород, ты прав. А завтра? Я сама не знаю, кем и чем буду завтра, как же можешь это знать ты?»
«Ничего, —
«Посмотрим, — хихикнуло облачко сепии, окончательно расплываясь, растворяясь в сгустившейся вокруг тьме. — Посмотрим… А пойдешь ли ты еще хоть раз вниз? Разве трусы ходят вниз? И разве их пускают сюда?..»
«Пойду! — заорал Аракелов, бросаясь вперед, на голос — Вот увидишь, пойду!»
Он сделал мощный рывок, но голова уперлась во что-то жесткое, холодное, и он проснулся.
Было совсем темно. Значит, проспал он долго и уже наступила ночь. Он лежал на боку, упираясь лбом в холодный пластик переборки. Хотелось пить. Аракелов повернулся и сел. И тогда увидел, что за столом кто-то сидит. Кто — разобрать было невозможно: из-за плотно зашторенного иллюминатора свет в каюту не проникал. Он протянул руку к выключателю.
— Проснулся? — Это была Марийка.
— Ты? Здесь? — От удивления Аракелов даже забыл, что собирался сделать.
— Да… — В голосе ее прозвучала непривычная робость. — Понимаешь, мне нужно было увидеть тебя первой. До того, как ты увидишь других. Вот я и пришла.
Аракелов ничего не понимал. Голова спросонок была тяжелой — может быть, из-за снотворного. Он протянул руку и нащупал часы. Поднес их к глазам: слабо светящиеся стрелки показывали почти полночь.
— Ты не хочешь разговаривать со мной?
— Сейчас, — хрипло сказал Аракелов. Он пошарил по столику: где-то здесь должен быть стакан с соком. Он всегда в первую ночь после работы внизу ставил рядом с постелью сок и, просыпаясь, пил. Это так и называлось: постбаролитовая жажда. Ах да, спохватился он, Зададаев… снотворное… Значит, соку нет. Но стакан неожиданно нашелся. Ай да Витальич! Кисловатый яблочный сок быстро привел Аракелова в себя.
— Саша… — Марийка подошла, села рядом. — Ты не простишь мне этого, Сашка, да?
— Чего? — не понял Аракелов. Он обнял Марийку и вдруг почувствовал, что плечи у нее мелко-мелко вздрагивают. — Да что с тобой?
Марийка откровенно всхлипнула.
— Я так и знала, что не простишь…
— Ничего не понимаю. — Аракелов растерялся.
Марийка подняла голову.
— Значит, ты не знаешь? Тебе не сказали?
— Да чего?!
— Сашка, это ведь я…
— Ты?! — Все сразу встало на свои места. Перед Аракеловым мгновенно возникла залитая солнцем палуба и Марийка, томно раскинувшаяся в шезлонге… «Мне надо в «Марте» посидеть, на следующей станции она по моей программе работать будет». И зададаевские умолчания и увертки стали ясны. Эх, Витальич!..
— Значит, ты… — повторил Аракелов.
— Да, — сказала Марийка. — Понимаешь… Это все так получилось…
— Понимаю. — Аракелов отодвинулся от нее и оперся спиной о переборку. Ему было больно от обиды и обидно до боли. — Дух струсил, надо нос ему утереть. Понимаю.
— Ничего ты не понимаешь! Я же люблю тебя, дурак! И знаю, что ты не струсил, не мог ты струсить! Это они говорили, что ты струсил…
— Они?
— Ну да. Я в «Марте» сидела, люк был открыт, а они рядом встали…