Мир приключений. 1973 г. выпуск 2
Шрифт:
— Если бы я поставил себя на его место, то давно бы уже признался, — невольно вырвалось у меня и, чтобы прекратить этот ненужный спор, вышел из комнаты.
Вернувшись к себе в кабинет, я достал из сейфа папку с делом и в который раз внимательно стал изучать весь собранный материал. Почему Горбушин столь упорно запирается? Он прекрасно должен понимать, что улики против него. Если он совершил наезд… Стоп! Какого черта я уперся в эту версию? Видимо, потому, что она удобная, все под рукой: машина, Горбушин. А что, если наезд совершил не он? Тогда кто? Нет, Карпов был сбит именно этой машиной, тут сомневаться не приходится. Криминалистика — наука точная. А за рулем
— Что вам давало основания так думать?
Лазарев пристально посмотрел на меня и, чуть понизив голос, внятно сказал:
— Рудов был, конечно, прав, в деле оставалось много неясного. Что это за желтые волоски на голове убитого? Что за осколок стекла? Ну хорошо. Осколок мог лежать на месте преступления случайно. А волоски? Чертовщина какая-то… В конечном итоге и признание Горбушина ничего не давало. Вы же знаете, что признание обвиняемого не есть бесспорное доказательство его вины. К тому же было еще одно обстоятельство, которое наводило на размышления.
Дело в том, что после вскрытия трупа Карпова Першин написал в заключении, что удар, приведший к перелому основания свода черепа, мог быть нанесен до наезда. Следовательно, Горбушин мог наехать на Карпова уже после того, как тот был мертв. Мне это показалось маловероятным. Если бы дело происходило ночью, такой вариант был бы возможным. Но днем не заметить человека, лежащего прямо на шоссе… Я решил посоветоваться с Першиным. Ум хорошо, а два лучше…
В райотделе Николая Николаевича не оказалось, и я отправился к нему домой. Погода стояла холодная, заметно подморозило. Тротуары покрылись тоненькой корочкой льда, сапоги скользили, и пришлось идти медленно и осторожно. Не успел я сделать несколько шагов, как на крыльцо выскочил Скирда.
— Сергей Васильевич! — громко крикнул лейтенант и, увидев, что я остановился, спрыгнул с крыльца. Сильно разбежавшись, он не смог затормозить на скользком тротуаре и проехал на подошвах ботинок мимо меня, нелепо размахивая руками.
— В чем дело, Скирда? — строго спросил я, глядя на его возбужденное лицо.
Но Скирда, не обращая внимания на мой тон, вынул из кармана бумажку и, обретя наконец равновесие, торжественно протянул ее мне:
— Вот, читайте.
Я развернул бумажку — это был акт экспертизы, в котором говорилось, что соскоб, взятый с колеса машины, является кровью третьей группы.
— Ну и что?
— Как — что? — изумился Скирда. — На колесе кровь третьей группы, так?
— Так, — согласился я.
— А у Карпова, если вы помните, — тон лейтенанта стал язвительным, — тоже третья группа. Так?
— Так.
— Из этого следует, что именно Горбушин укокошил товарища Карпова.
— Ничего из этого не следует. Скирда растерянно захлопал ресницами.
— Вот что, уважаемый Валерий Игнатьевич, я буду у себя часа через два, а ты за это время доставь в райотдел свидетельницу Макарову. Но учти: если ты опять запугаешь ее, как тогда на шоссе, пеняй на себя. И не забудь надеть шинель: насколько я понимаю, лето уже кончилось.
— И все-таки, Сергей Васильевич… — Скирда обиженно надул губы.
— Делай, что тебе сказали.
— Дайте мне высказать свое мнение.
— Для того чтобы высказывать мнение, его надо
— Ну зачем же… — В голосе Скирды зазвучали обиженные нотки. — Я схожу…
— Вот за это спасибо от лица службы. И не забудь, о чел! я тебя просил. Обращайся с Макаровой, как с родной, любимой тетей, которую ты не видел лет десять. Ясно?
— Ясно, — нехотя проворчал Скирда.
Дом Першина находился на улице, круто спускавшейся от Соборной площади к реке. Раньше эту уличку называли просто Взвозом, а с некоторых пор ей было присвоено звучное имя — Профсоюзная. Дома здесь стояли деревянные, крепкие, построенные еще дедами. Они чем-то неуловимо напоминали своих жильцов — людей солидных и немногословных. Когда-то все население Взвоза состояло из подрядчиков — народа хваткого и двужильного. За годы Советской власти многое здесь ушло в прошлое, а дома остались прежними, поставленными, казалось, на века рачительными хозяевами.
Дом Першина стоял на отшибе, в самом конце улицы, дальше тянулись пожелтевшие, запорошенные снегом огороды, круто опускающиеся к реке. Железная, изрядно проржавевшая табличка, прибитая к фасаду, говорила о том, что дом застрахован в 1896 году страховым обществом “Россия”. Ничего, кроме телевизионной антенны, не говорило здесь о сегодняшнем дне. Дома у Николая Николаевича я никогда не бывал, несколько раз подвозил его на служебной машине, но дальше калитки не ходил. Я знал, что Першин закоренелый холостяк, живет один и поэтому, войдя во двор, заранее приготовился увидеть беспорядок, столь обычный в холостяцком хозяйстве. Ничего подобного не оказалось: двор был тщательно выметен, за домом, у сарайчика, сколоченного из крепкого потемневшего горбыля, аккуратно высилась поленница колотых березовых дров. Я пересек двор и, взойдя на крыльцо, сначала обчистил от грязи сапоги о скребок, вбитый в доску, а потом вытер их о резиновый коврик, заботливо положенный у самых дверей. “Педант!” — подумал я и поискал глазами звонок. Но ни звонить, ни стучать к Першину мне не пришлось. Дверь распахнулась, и на пороге я увидел хозяина, одетого в меховую безрукавку н старые, подшитые валенки.
— Ну-с, — не здороваясь, сказал Николай Николаевич, поблескивая очками, — с чем изволили пожаловать?
Я промямлил что-то невразумительное: уж больно неожиданно появился передо мной Першин.
— Так, ясно, — невозмутимо произнес наш эксперт. И, сделав широкий жест, торжественно сказал: — Заходите, сделайте милость. А то, гляжу, бродите вы по двору, высматриваете что-то, вроде никаких грехов за собой не помню, а вы, оказывается, в гости. Ну что же, очень приятно.
В передней, куда меня провел Першин, висело старинное зеркало в резной ореховой раме, по бокам горели два вычурных бронзовых канделябра, в которые вместо свечей были вставлены каплевидные матовые лампочки.
— Уж не осудите, — закряхтел Николай Николаевич, доставая из-под вешалки шлепанцы, — я, знаете ли, убираю сам.
Пришлось снять сапоги. В большой светлой комнате царил образцовый порядок. Каждая вещь занимала место, отведенное для нее раз и навсегда. Несмотря на обилие мебели, комната имела какой-то нежилой вид. Неяркое осеннее солнце отражалось на золоченых корешках старинных книг. Я с невольным уважением окинул взглядом библиотеку Першина. Книги, выстроившиеся ровными, по-солдатски, рядами, занимали два больших дубовых шкафа и бесконечные стеллажи, тянувшиеся вдоль стен. Перехватив мои взгляд. Пер шин криво усмехнулся и, подмяв вверх сухой указательный палец, наставительно сказал: