Мир Терского фронта. Тетралогия
Шрифт:
Вертолеты, покружив над остатками аэропорта, взяли курс на Москву. Летели низко — метров двести над землёй.
Химки уже догорали, как и гигантская пробка на въезде в город. Впрочем, много машин стояло и на противоположной стороне. «В этом месте всегда так, — подумал я и тут же поправился: — Было… В таком столпотворении достаточно загореться одной машине, как огонь перекидывается на соседнюю. И выбраться из огненной западни практически невозможно… А если люди ещё и ослепли от вспышки…» — Меня снова, как и в прошлый раз, пробил ледяной пот. Думать спокойно об одномоментной смерти такого
Когда пролетали над мостом над каналом имени Москвы, стало понятно, что этим путем из города уже вряд ли кто выберется — та же пробка в обе стороны, превратившаяся в сплошное месиво рыжего, прокалённого огнём металла в чёрных разводах копоти.
«Сколько здесь метров? Двести, максимум — триста, если кому-нибудь повезло, то придётся переплывать. Зачем? Чтобы брести потом по улицам, где ветер несёт пепел? Бр-р-р…»
Дома вдоль Ленинградки зияли выбитыми окнами, на стенах, обращённых к центру города, я заметил «языки» копоти. Но такой всеобщей разрухи, как в центре Твери, видно не было. «Здесь масштабы другие, — начал я вычислять. — Тут до „Сокола“ километров шесть, если не больше. А вся Тверь едва ли больше восьми в поперечнике. И застройка гораздо плотнее и массивнее, соответственно ударная волна тратит больше энергии на разрушение препятствий, а для теплового излучения затенённых мест больше…»
Внезапно ожил динамик громкой связи.
— Мужики, есть сигнал! — сообщил Слава, наш второй пилот.
— Какой сигнал? Откуда? — наперебой загалдели мы, забыв, что пилоты могут слышать только подключённого к СПУ[138] Колмогорова. Ваня отреагировал мгновенно:
— Давай на громкую!
— Я двадцать пять восемьдесят один, — забормотал из динамика усталый бесцветный голос. — Нахожусь на территории части, имею больных, раненых, женщин, детей. Все, кто меня слышит, ответьте! — Я двадцать пять восемьдесят один, все, кто меня слышит, ответьте!
Все замерли, как будто боясь спугнуть неизвестного радиста.
Внезапно в динамике раздался другой голос — молодой, бодрый и взволнованный:
— Я борт «шестьдесят пять»! Я борт «шестьдесят пять». Говорит майор Рыжков. Военно-воздушные силы России. Как слышите меня, двадцать пять восемьдесят один?
— Слышу вас хорошо. Где вы, майор? — сквозь усталость пробилась надежда.
— Моё место — Москва. Иду над Ленинградским проспектом к центру Ваше местоположение?
— Мы на Левобережной улице. Рядом с конным комплексом на Дыбенко. Знаете, где это?
— Найдём! — уверенно ответил Рыжков, а я в этот момент жестами пытался показать Колмогорову, что знаю этот район. — Где вы, сколько вас?
— Мы в убежище на территории вэчэ-двадцать пять восемьсот один. Личного состава — двадцать семь. Гражданских шестьдесят два человека, из них тринадцать детей.
— Понял вас! Идём на помощь! Средства индивидуальной защиты есть?
— Есть! — Теперь в голосе радиста слышалась неприкрытая радость, даже ликование.
— Обозначьте себя по возможности цветным дымом или ракетами!
Долгая пауза.
Наконец динамик ответил:
— Ракет и дымов в наличии нет. Есть два красных фальшфейера.
— Пошлите кого-нибудь наружу, чтобы обозначить место.
— Понял вас, товарищ майор!!! Детей только заберите, а мы продержимся!
— Вас понял! Отбой! Связь при заходе!
Вертолёт начал делать левый вираж, следуя за ведущим.
— Ваня, какой фон за бортом? — тихо спросил я, но Колмогоров меня услышал.
— Четыреста сорок миллирентген в час.
Я открыл рот, собираясь задать ещё один вопрос…
— Мужики, это Рыжков, — снова раздался голос из динамика. — Что делать будем? Ваня, дай Заславского…
Старлей протянул мне гарнитуру.
— Я здесь, майор.
— Капитан, ты всё слышал. Твои предложения?
Решение уже созрело, и я ответил сразу же:
— Забираем детей, майор!
— С ними родители могут быть, а все не влезут.
— Тогда мы сойдём.
— Василий, ты хорошо понял? — зачем-то переспросил меня Рыжков.
— Так у них же убежище! Если они до сих пор там просидели и не загнулись — значит, надёжное. А вы за нами прилетите, как только сможете.
Я повернулся к Андрею.
— Я с тобой, командир!
— И я с вами, — откашлявшись, сказал Мирзоев.
— Майор, со мной ещё двое готовы сойти…
Зона Тьмы. 1000 рентген в час
Эти клиенты мне не понравились сразу — суетливые они какие-то. Отец про таких говаривал: «Словно ёжиками из-под полы торгуют». И запросы высоковаты. Попробовали, не отходя от кассы, быка за рога взять, мол, отведёшь в Город, причём в самый центр. И денег для такой работы посулили не то чтобы много — десять золотых.[139] Но делать нечего — Янек дочку замуж выдаёт, а я помочь обещал, да и сам не работал давно, деньги почти закончились. Конечно, и без денег прожить можно, благо людей добрых, отзывчивых и хоть чем-то мне обязанных в округе много. Но в нахлебники я пока не рвусь.
— Ну так как, следопыт, берёшься? — пронзительно-звонкий голос одного из гостей оторвал меня от размышлений. «Да уж, крепкий мускулистый дядька ростом за метр восемьдесят, а голос как у кастрата… И с квадратной волевой челюстью и кустистыми бровями совсем не сочетается».
— Как пойдём, на колёсах или на лошадях? — Я постарался отыграть ещё пару минут на размышления.
— На колёсах. На кобылах пусть «колхозники» ездят! — презрительно скривив рот, ответил «скрипучий».
«Ого, а это что такое?» — Вообще-то после Тьмы труд крестьян у всех порядочных людей был весьма уважаем, как-никак выжил народ именно благодаря им, а не запасам стратегическим. Да и сколько их, тех запасов, было? На тридцать лет ни при каком раскладе бы не хватило.
— Что у вас за колёса? — поинтересовался я у него, хотя машины гостей разглядел, ещё когда они только ехали к посёлку. Ничего особенного — обычные тачки для наглых и глупых понтомётов: два «рэнджа»[140] со срезанной крышей и какой-то японский «паркетник», переформатированный доморощенным автодизайнером в «спецназмобиль».
Люди же, понимающие что к чему, в наших краях на прожорливых и капризных «англичанах» не ездят. А если и ездят, то на «дефах»,[141] а никак не на «рэндже». Надо будет глянуть, а то, может, у них и шильдик «Sport» где-нибудь приляпан?