Миражи
Шрифт:
— Не согласна, — кивнула Вероника, — но с вами трудно спорить. Я не знаю, как доказать правоту. Вы слишком убеждены в своей точке зрения и…горячо убедительны.
— Это только с вами, времени у меня мало, а сказать хочется много, простите, загрузил. А отстаивать свою точку зрения надо до конца. К тому же вы доказали свою правоту a priori, только не заметили. Город не люди, он не совершал преступлений, а лишь был их свидетелем. Но очень приятно, что вы не обратились к избитой истине «Красота спасёт мир».
— Нет, не спасёт, — тихо сказала Ника. — Она посмотрела ещё раз на Неву,
— А что же спасёт?
Виктор ждал чего угодно, но только не того, что сказала она.
— Любовь.
Теперь Виктор замолчал. Он не хотел с ней спорить. Пусть она верит в любовь, так легче жить. Когда-нибудь и в этом сама разберётся.
— Ну что ж… пойдёмте посмотрим Летний Сад, а то мы так и простоим перед оградой, рассуждая на философские темы.
Виктор придержал Нику под локоть, когда пошли через проезжую часть, они снова пересекли набережную и оказались перед чугунной решеткой Летнего Сада.
— Я читала, что какой-то англичанин приехал в Петербург, увидел эту решетку и уехал, сказав, что ничего красивее, всё равно не найдёт во всём городе. Ну не знаю, — пожала она плечами, — всё же глупый, я бы на его месте раз уж приехал, посмотрела бы и остальное.
— Да что с англичанина возьмешь? Но мы и остальное посмотрим, — заверил Виктор.
Ника остановилась перед полуоткрытой створкой ворот главного входа. — А про Летний сад вы мне тоже расскажете?
— Если вам не наскучило, — улыбнулся Вяземский.
— Нет! Совсем нет, — она положила другую руку на лацкан его куртки, — я очень люблю, когда вот так рассказывают.
Виктор почувствовал необыкновенную лёгкость рядом с этой девушкой. Не надо было одёргивать себя, сокращать объяснения или вежливо отмалчиваться, слушая пустую болтовню собеседницы, отвечать на глупые вопросы. Она очаровала его способностью слышать и понимать, догадываться, вбирать новое, жаждой познания, интересом к жизни, открытостью.
При этом Ника оказалась не только благодарной слушательницей, но и равным Вяземскому собеседником, возражения её были интересны и вызывали дальнейшее развитие разговора. Виктор любовался не только внешностью девушки.
— Конечно, я расскажу. Сейчас мы пройдём немного по берегу Лебяжьей канавки, там есть одна скульптура — мне хочется показать её вам. Это моя любимая, а потом пойдём к Большому пруду и посмотрим ту сторону сада, где вход от Инженерного замка, вернёмся уже вдоль Фонтанки к летнему дворцу Петра, таким образом замкнём круг и осмотрим весь сад. Здесь всё симметрично и ясно, думаю не заблудимся. И промежуточные аллеи тоже посмотрим, если вы захотите.
— Да…да… так будет очень хорошо.
Она взяла Виктора под руку и в этом жесте не было пошлой фамильярности, но удивительная близость.
Вяземский с ужасом понял, что хочет её обнять. Нет… нет… надо было найти предлог, скорее завершить прогулку, извиниться, сказать, что занят на ближайшие дни и закончить их знакомство. Вместо этого Виктор повёл её вперёд и сказал,
— Сейчас я покажу вам любовь воплощенную в мраморе.
Они шли, как и намеревались, от главного входа направо, потом по берегу Лебяжьего Канала
— Что же мне рассказать вам про Летний Сад, — задумчиво произнёс Виктор, — ведь про него целые тома написаны и вы, несомненно, читали. Всё началось с летнего дворца Петра Первого, видно бревенчатого домика оказалось недостаточно, да и не пристало царю жить в избе, хотя по свидетельствам, Пётр Алексеевич любил помещения с низкими потолками. Но престиж требовал хором, да и послов иностранных надо было принимать достойно. Тогда Трезини сочинил для царя небольшой дворец в голландском стиле. Сейчас подойдем ближе. Летний сад и дворец стали для Петра домом, я так думаю. Нет, уверен! Местом, куда хочется возвращаться, он ведь мечтал о Городе на Неве, а начиналось все именно здесь. Как вы сказали: “не отпустит” Петербург не отпустил и своего создателя. В Петропавловском соборе, в крепости он и похоронен. Но не будем о смерти, давайте о любви, которая сильнее, вот она — Амур и Психея. Из всех вариантов расхожего в античности и воплощенного в мраморе сюжета — этот, на мой взгляд, самый целомудренный. Эрос здесь спит и в прямом и в переносном смысле, а преобладает извечное женское любопытство, которое даже любовь победило.
Вероника высвободила руку, медленно обошла статую и оказалась перед Виктором, совсем близко.
— Но разве это плохо? — спросила она, приподняв лицо и глядя на Вяземского глаза в глаза, — разве нельзя хотеть увидеть того, кого любишь?
Виктор тоже смотрел на неё.
У Ники была нежная кожа, светлая, но не бледная, такая бывает только у рыжих. Не мраморная бледность, а жемчужная матовость с легко проявляющимся из под неё румянцем. И прекрасные глаза, больше зелёные, чем серые. Она почти не пользовалась косметикой, пушистые ресницы не были скрыты слоями туши, а губы помадой, только лёгкие штрихи, чтобы подчеркнуть естественность природы.
— Нет… это не плохо, — ответил Виктор, из последних сил борясь с собой, чтобы не дотронуться до ее губ, — не плохо, но есть запреты, которые надо выполнять если любовь ставит их.
— Запреты? — В глазах Ники отразилось непонимание.
— Когда-нибудь я расскажу вам одну легенду о Рыцаре Лебедя. Тогда вы поймёте лучше, — сказал он, стряхивая наваждение ее целомудренного взгляда, — а теперь пошли дальше смотреть сад. Тут есть памятник Крылову. Сегодня погода не люкс, народа не видать, похоже, только статуи да мы двое. Кстати, о лебедях — в большом пруду они плавают. Теперь это два шипуна из зоопарка, а раньше были и чёрные австралийские. Вы любите лебедей?
— Да, только белых больше.
— Я тоже белых. Тут многое носит название «лебяжий» — два канала верхний и нижний, ещё и мост, — рассказывал Виктор. Так они шли к Инженерному Замку, но уже не под руку, а просто рядом. Вяземский не решился, он сам себе не доверял, боялся потревожить девочку.
Справа от них был город, Марсово поле с шумной магистралью, с другой задумчивый, пустынный Летний сад в том просветлении осени, когда ещё нет унылости голых ветвей, мелкого холодного дождя, гнетущей тяжести неба, а только прозрачность, ажурное золото прореженной листвы и лёгкая грусть о лете.