Мировая холодная война
Шрифт:
Увы, это было не так. В ходе войны достаточно быстро изменялось и соотношение сил среди стран Запада. Соединенные Штаты выходят на передовые, главенствующие позиции, а лидером Запада становится президент Рузвельт. Это лихорадило внутризападные отношения, сказывалось и на отношениях Запада с восточным союзником из-за видения ситуации Британией: в случае победоносного исхода войны Соединенные Штаты будут стремиться вытеснить Британию с доминирующих позиций в Европе, Азии, Африке и Австралии. В то же время США постараются найти общий интерес с СССР. Чтобы предотвратить это, Британия лавировала, стремясь противопоставить союзников друг другу. К примеру, Черчилль весной 1942 г. был склонен сблизиться с Россией, поскольку осознал значимость советско-германского
Менялась также и американская точка зрения. Если в 1939 г. Ф. Рузвельт «возлагал» на Англию задачу «спасения цивилизации», то в 1942 г. он и его помощники уже предусматривали главенство в дуэте Соединенных Штатов. Англичане, находясь под прицелом гитлеровцев, приветствовали принятие Америкой роли мировой державы, но они осознавали неизбежность того, что рост могущества США, принятие ими на себя безусловного лидерства на Западе будет происходить, в частности, за счет западноевропейских союзников.
В то же время произошло обретение Россией веры в свои возможности. В конце концов Россия победила в первую очередь потому, что создала такую военно-индустриальную машину, которая превзошла германскую. Помощь союзников была очень существенной, но не решающей: более 90% военной продукции Россия произвела сама, многократно превзойдя по основным военно-промышленным показателям Германию. Оказалось, что Россия способна на глобальное соревнование с Западом, если ее танки и самолеты оказались качественно лучше западных образцов. К тому же благополучные западные союзники России не учли, что любая страна, потерявшая более десятой части своего населения, должна испытать национальный шок, стать болезненно восприимчивой, чувствительной в отношении зарубежного воздействия.
Самым большим — пятым препятствием на пути создания союза России с Западом была неравномерность военных усилий. Известие о том, что в 1942 г. настоящий второй фронт не будет открыт, явилось, по мнению британского премьера, подлинным «шоком» для Сталина. Британский посол А. Керр, так оценивал решение своего правительства о переносе на будущее открытия второго фронта в Европе: «Мы не представляем себе того напряжения, которое испытывают русские. Советская Армия и в целом русское руководство — боятся, что мы создадим гигантскую армию, которая сможет однажды повернуть свой фронт и занять общую с Германией позицию против России». Посол счел нужным сказать Черчиллю, что в Британии «высказываются мнения, которые прямо или косвенно поддерживают это опасение русских». Да и сам Черчилль полагал, что две крупнейшие континентальные державы, борясь и ослабляя друг друга, действуют — с точки зрения интересов Запада — в «нужном направлении». Часть американской элиты предлагала позволить немцам и русским использовать друг против друга свои лучшие силы. Провозглашая на словах решимость быстро открыть второй фронт, президент США Рузвельт на обсуждениях 1942-1943 гг., когда вопрос ставился конкретно, соглашался с тем, что следовало из долгих и красноречивых выступлениях Черчилля: не делать окончательных обязательных выводов, не сокращать возможностей выбора, который еще многократно предоставит война.
Не открыв фронта на европейском Западе, союзники нарушили договоренности в критический для СССР момент, когда немцы захватили Севастополь, вошли в Ростов, вышли к порогу Кавказа и подошли к Сталинграду. Это оказало большое влияние на советско-западные отношения. Телеграмма Сталина Черчиллю от 23 июля 1942 г. заканчивалась суровым упреком: «Вопрос о создании второго фронта в Европе не был воспринят с той серьезностью, которой он заслуживает. Полностью принимая во внимание нынешнее состояние дел на советско-германском фронте, я должен указать наиболее серьезным образом, что советское правительство не может согласиться с откладыванием второго фронта».
Последствиями этого была пятидесятилетняя холодная война — гигантская трата средств и ресурсов в свете нежелания Запада принять Россию в западный лагерь, вследствие нежелания России стать подчиненным членом западного лагеря.
Вопрос о «втором фронте»
В мае 1942 г. нарком иностранных дел В.М. Молотов совершил перелет в Лондон и Вашингтон, где ему было обещано открытие «второго фронта» в текущем году. Уместно и благородно, Москва благодарила своих союзников. Как оказалось, рано — еще два года Россия ценой огромной крови будет сражаться с 80 процентами колоссальной мощи Германии и переломит, после Сталинграда, Курска и «Багратиона» ход мировой войны. Британия, в отличие от Первой мировой войны, сбережет свое молодое поколение, а Америка с невероятной силой ворвется в созданный ослаблением Европы мировой вакуум.
Интеллектуальная задача предвидеть русские намерения стала актуальной весной 1943 г. — когда стало ясно, что СССР выстоит и — поразительно — победит. Мы видим этот первый всплеск беспокойства, изумления и ожидания впервые столь очевидным во время визита в Вашингтон министра иностранных дел Британии Энтони Идена. Все, с кем он встречался и говорил, словно забыли о Гитлере и микадо; все они говорили о Сталине. Какими будут русские, когда судьба отпустит их после Сталинграда и Курска в вольное плавание великой мировой державы?
Рузвельт спросил мнение Идена о т.н. «тезисе Буллита», содержащемся в пространном меморандуме, исходящем из «рижской аксиомы», который Буллит послал в Белый дом несколькими неделями ранее. Буллит предсказывал, что русские постараются коммунизировать всю Европу в том случае, если США и Британия не сумеют блокировать «поток красных амеб в Европу». Иден ответил, что определенный ответ на этот вопрос невозможен. Но, «если даже эти страхи окажутся оправданными, мы не должны делать ситуацию еще худшей». Иден согласился с Рузвельтом в том, что в любом случае лучше полагаться на тезис, противоположный тезису Буллита — найти систему работы с русскими, чем против них. Рузвельт также думал, что прямолинейных ответов на такие вопросы не бывает. Он полагал, что советские цели и методы в значительной мере определяются собственными оценками Сталина американских и британских намерений и возможностей.
Иден заверил Рузвельта, что русские определенно вернут себе прибалтийские провинции. Президент сказал, что это может вызвать американское противодействие. Облако на горизонте обозначилось довольно отчетливо.
Государственный секретарь Корделл Хэлл так обобщает встречу с Иденом: «Мы оба пришли к согласию в определении огромной важности определения возможного будущего России и ее курса в отношении Европы и в мировых делах в целом. Я спросил его мнение о возможном курсе России — в дополнение к прежней изоляции — после приобретения ею дополнительной территории вдоль ее европейских границ, учитывая при этом ее высокую степень вооруженности; что было бы в ее интересах, экономических и прочих — стать частью мира и взять на себя всю ответственность, проводя здравую практичную политику международного сотрудничества в важнейших вопросах».
Рузвельт же считал, что мир будущего следует строить на соотношении реальной силы. Вскоре после отбытия Идена Рузвельт приоткрыл окно в мир своего анализа, пригласив журналиста Форреста Дэвиса на уик-энд в Белый дом. Его статья, предварительно проверенная президентом, появилась в «Сатэрдэй Ивнинг Пост» весной 1943 г. Мир будущего, писал Дэвис, должен был основываться на «факторе мощи"Версальская система рухнула из-за пренебрежения к этому фактору, ввиду того, что „Лига наций“ была идеалистической мечтой, не имеющей под собой твердого основания. Требуется „хладнокровная реалистическая техника“. На этот раз США будут участвовать в мировом соотношении сил. И мощным фактором будет Россия. „С ослабленной Германией и Францией в руинах Россия становится единственной первоклассной военной державой на континенте“.