Миры Альфреда Бестера. Том 2
Шрифт:
Борджиа огорченно покачала головой.
— Я надеялась, что благодаря этому приему мы сдвинемся с места, но мы, к сожалению, столкнулись с эхопатией.
— Это что за гадость?
— Гинь, такое случается порой — как дополнение к кататоническому синдрому. Больной повторяет слова собеседника — буквально или с небольшими изменениями.
— То есть попугайничает?
— Да, что-то вроде того. Впрочем, не будем отчаиваться. Я попробую другую уловку Шарко. Пути к человеческой душе могут быть невероятно извилистыми и неожиданными.
Лукреция забрала ручку
— Здравствуйте, профессор Угадай. Я врач и хотела бы побеседовать с вами. У вас есть свои соображения касательно того, что произошло с вашими крионавтами?
Секвойя по-прежнему смотрел в пространство стеклянными глазами. Но его левая рука дрогнула, и он написал каракулями справа налево две строки. Перед нами был текст, как бы отраженный в зеркале.
— Зеркало, Фе! — приказал я.
— Не нужно, — сказала Борджиа. — Я могу читать и справа налево. Он написал: «В онтогенезе повторяется филогенез, но…»
— «Но» — что?
— Тут его рука остановилась. «В онтогенезе повторяется филогенез, но…»Но — что, профессор Угадай? Что вы хотели сказать?
Никакой реакции.
— Опять сорвалось?
— Получилось, болван! Мы обнаружили, что в глубинах его мозга продолжается нормальная работа. Именно в самых отдаленных глубинах. Там он прекрасно осознает все, что происходит в окружающем мире. Теперь надо лишь удалить созданный шоком почти непроницаемый кокон, в который сейчас заключена его личность.
— И вы знаете способ?
— Клин клином вышибают. Нужен новый шок. Но чтобы это сработало, нужно торопиться.
— Время нас и без того поджимает. Вот только бы не напортачить в спешке!
— Недавно создан новый транквилизатор, полипептидный дериват норадреналина.
— Ни слова не понял.
— Ты представляешь, как действуют транквилизаторы? Они затрудняют взаимодействие между ядрами центральной нервной системы, глиальными клетками и нейронами. Они замедляют передачу нервных импульсов от клетки к клетке — и тем самым замедляют функционирование всех органов. Улавливаешь?
— Пока улавливаю.
— Так вот, дериват норадреналина эти связи не замедляет, а парализует совершенно. По своему действию он близок к нервно-паралитическому газу. Межклеточное взаимодействие прекращается. Фактически это почти смерть. Не исключена возможность того, что мы попросту убьем его.
— Почему же? Никогда не слышал, чтобы транквилизаторы убивали!
— Постарайся вникнуть в суть действия этого препарата, Гинь. Межклеточные связи прекращаются. Каждая клетка остается сама по себе. Изолированные острова — вместо единого целого. Если связи восстановятся, профессор придет в себя — слегка ошалевший, но исцеленный. Новый шок выведет его из состояния абсанса, которым он отгородился от осознания фантастического исхода эксперимента. Если же связи не восстановятся, он умрет.
— Какие шансы выявить?
— Опыты показывают — примерно пятьдесят на пятьдесят.
— Как говорят русские: или пан, или пропал. Придется рискнуть.
— Нет! — вскрикнула Фе. — Не надо, Гинь, прошу тебя!
— Но сейчас он все равно что мертвый. Практически, живой труп.
— Ведь он может со временем выздороветь — правда, доктор?
— О да! — кивнула Борджиа. — Но процесс выздоровления может затянуться лет на пять — если не применять шокового метода лечения. Должна сказать, что такого глубокого кататонического состояния, как у вашего друга, я еще никогда не наблюдала. И если с ним случится новый эпилептический припадок до начала полного выздоровления, его уход в себя еще больше углубится, а шансы на самоизлечение снизятся.
— Но…
— Поскольку это ваш близкий друг, я обязана предупредить вас: если он придет в себя самостоятельно, у него будет, скорее всего, полная потеря памяти. Кататония, как правило, приводит к амнезии.
— Он забудет — все?
— Все.
— В том числе и все, связанное с его работой?
— Да.
— И меня забудет?
— Да.
Фе побледнела. Мы ждали ее решения. Наконец она сказала:
— Ладно, я согласна.
— Тогда давайте обговорим детали, — твердым голосом сказала Борджиа.
— Необходимо, чтобы после контршока он очнулся в знакомой обстановке. Есть у него какой-то свой угол?
— Мы не сможем проникнуть в его жилище. Дом сторожат три волка.
— Так. О возвращении в Лабораторию не может быть и речи. Другие предложения?
— Он преподает в университете Юнион Карбайд, — подсказала Фе.
— У него там свой кабинет?
— Да, но когда он там, то большую часть времени он пользуется тамошним экстрокомпьютером.
— Что это за штука?
Фе оглянулась на меня за поддержкой.
— Видишь ли, Лукреция, у университета имеется сверхкомпьютер с совершенно бездонной памятью, — пояснил я. — Когда-то такие компьютеры называли стретчами. Теперь их называют экстро-К. Словом, в этом компьютерище содержатся все данные обо всем — с начала времен. И еще остается бездна свободного места в памяти для новой информации.
— Прекрасно. Мы перенесем профессора в здание, где находится этот чудо-компьютер. — Она достала книжечку из своей медицинской сумки и быстро написала что-то на листе бумаги. — М'банту! Вот тебе рецепт, беги в отделение фирмы «Апджон», получи ампулу с лекарством и принеси в компьютерный центр Юнион Карбайда. Одна нога здесь, другая там. Смотри, не попадись в лапы к грабителям. Эта ампула стоит целое состояние.
— Я суну ее внутрь моей полой трости.
Борджиа ласково потрепала его по плечу.
— Проходимец ты мой черномазенький! Скажи в «Апджоне», чтобы выписали счет на мое имя.
— Прости за нескромный вопрос, Борджиа, но как тебя нынче зовут?
— Тьфу ты! Как же меня нынче зовут? Ах да, Чиполла. Профессор Рената Чиполла. Давай, мой мальчик, поспешай!
— Рената Луковица! — озадаченно воскликнул я, переведя услышанную фамилию на английский.