Миры Айзека Азимова. Книга 10
Шрифт:
Тревайзу казалось, будто он отчетливо слышит слова Мунна Ли Компора, произнесенные им в безлюдном туристском центре на Сейшелле. Тот говорил о планете своих предков — той самой, на которой Тревайз находился сейчас. «У компореллонцев полно предрассудков насчет Земли. Всякий раз, когда при них или они сами упоминают это слово, они вскидывают обе руки с перекрещенными пальцами, чтобы отвести беду». Увы, вспомнил он о словах Компора поздновато.
— Что я такого сказал, Мица? — пробормотал он. Она покачала головой, встала и пошла в ванную.
Спустя мгновение раздалось журчание воды.
Оставалось только ждать. И Тревайз ждал, гадая, не пойти ли за Мицей в ванную. Подумав, он окончательно решил, что этого делать не стоит. Но как только решил, так ему сразу нестерпимо захотелось попасть туда.
Мица наконец вышла и молча принялась одеваться.
— Ты не возражаешь, если я… — робко показал на душевую Тревайз.
Она промолчала, и он принял молчание за согласие.
Тревайзу хотелось пройти по комнате гордо и высокомерно, но чувствовал он себя почти так, как в те далекие дни, когда мать, обиженная каким-нибудь его проступком, наказывала не иначе, как молчанием, заставляя съеживаться от стыда.
Он оглядел изнутри кабину с голыми стенами. Тревайз присмотрелся внимательнее — ничего, то есть совсем ничего.
Он приоткрыл дверь, высунулся и спросил:
— Слушай, а как у тебя душ включается?
Она отставила дезодорант (по крайней мере, Тревайз предположил, что она пользовалась именно дезодорантом), прошествовала в душевую и, все еще не глядя на него, ткнула пальцем. Тревайз посмотрел в ту сторону и заметил пятнышко на стене — круглое, бледно-розовое, едва заметное, словно дизайнер был сердит на то, что вынужден нарушить совершенную белизну стен из-за столь пустяковой причины.
Тревайз недоуменно пожал плечами, дотянулся до стены и коснулся пальцами пятна. Вероятно, это и надлежало сделать с самого начала, так как моментально поток тонких струй ледяной воды обрушился на него со всех сторон. Сдержав вопль, он вновь прикоснулся к розовому кружку, и душ выключился.
Он снова приоткрыл дверь, понимая, что выглядит теперь еще более жалко, так как сильно дрожал и даже не мог внятно выговаривать слова. Он только сумел проквакать:
— А как же включается горячая вода?
Мица наконец удостоила его взглядом. Вид Тревайза был настолько жалок, что она не выдержала — прыснула и громко расхохоталась.
— Какая горячая вода? — отсмеявшись, спросила она. — Не думаешь ли ты, что мы будем тратить энергию на то, чтобы греть воду для мытья? Вода теплая, то есть не очень холодная. Чего еще тебе надо? Ах ты, неженка! Ну-ка иди мойся!
Тревайз замялся, но ненадолго, так как выбора у него не было.
Он неохотно коснулся розового кружка и попытался мысленно подготовить свое тело к готовым хлынуть ледяным струям. Теплая вода? Он почувствовал, как кожа покрывается мыльной пеной, и поспешно стал тереть себя с ног до головы, решив, что тут, скорее всего, существует некий заданный цикл подачи воды и, судя по всему, не особенно длинный.
Затем начался цикл ополаскивания. Теплая — ну, если не теплая, то все-таки не такая холодная вода омыла его совершенно промерзшее тело.
Стоило Тревайзу подумать о том, чтобы опять нажать на розовый кружочек, дабы выключить воду, и удивиться, как это могла Лайзалор выйти из ванной сухой — ведь здесь не было ни полотенца, ни чего-либо, хотя бы смутно его напоминающего, — вода перестала литься. А потом подуло, да так, что вполне могло бы сбить с ног, если бы не дуло со всех сторон сразу.
Воздух, в отличие от воды, оказался горячим, слишком горячим. Тревайз решил, что это потому, что для нагрева воздуха необходимо гораздо меньше затрат энергии, чем для нагрева воды. Горячий воздух испарил с него воду, и через несколько минут он вышел таким же сухим, словно никогда в своей жизни близко не подходил к воде.
Лайзалор на вид совершенно пришла в себя.
— Как себя чувствуешь?
— Здорово, — ответил Тревайз. Он и в самом деле чувствовал себя поразительно — бодро и свежо. — Мне нужно было только морально подготовиться к такой температуре. Ты ведь меня не предупредила…
— Неженка, — презрительно фыркнула Лайзалор.
Тревайз побрызгался ее дезодорантом и начал одеваться, внутренне страдая от того, что у него нет чистого белья.
— Как я должен называть… эту планету? — осторожно спросил он.
— Мы называем ее «Старейшая».
— Откуда я мог знать, что произнесенное мной название запрещено? Разве ты мне сказала?
— Разве ты спросил?
— Откуда мне знать, что нужно спрашивать?
— Зато теперь знаешь.
— Я могу и забыть.
— Лучше не забывать.
— Но в чем крамола? — Тревайз почувствовал, как разгорается в душе азарт спорщика. — Это же просто слово, сочетание звуков.
— Есть слова, которые не произносят, — угрюмо проговорила Лайзалор. — Разве ты произносишь все слова, какие знаешь, при любых обстоятельствах?
— Некоторые слова вульгарны, некоторые неподходящи, другие в какой-то ситуации могут оказаться жестокими. К каким из них относится слово, которое я произнес?
— Это слово печальное и торжественное. Оно обозначает планету, являющуюся прародиной для всех нас и более не существующую. Это трагично, и мы чувствуем это особенно, потому что она недалеко от нас. Мы предпочитаем не говорить о ней, а если вынуждены говорить, не произносим ее названия.
— А перекрещивание пальцев? Это что — облегчает боль и печаль?
Лайзалор вспыхнула.
— Это бессознательная реакция, и я не скажу тебе спасибо за то, что ты принудил меня к ней. Есть люди, которые верят, что это слово, даже произнесенное мысленно, приносит несчастье, а этим жестом они отводят его.
— Ты тоже веришь, что скрещивание пальцев помогает избежать несчастья?
— Нет… Или да, иногда. Мне будет не по себе, если я не сделаю этого. — Она отвела взгляд. Потом, словно стремясь сменить тему, быстро спросила: — И какое же значение имеет эта черноволосая женщина для успеха вашей миссии — достижения… той планеты, которую ты упомянул?