Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб
Шрифт:
"Я русская", – тихо ответила я, задаваясь вопросом, как они отреагируют на такую информацию.
В тот же миг в них произошла перемена: на лице элегантной дамы отразился явный испуг, бюргерша поджала свои пухлые губы и отодвинулась, юное же создание стало разглядывать меня с нескрываемым интересом.
"А может, ещё и большевичка?" – встревоженно пробормотала модница, защёлкивая свой отделанный серебром дорожный чемодан и тоже поспешив отодвинуться.
"Большевичка она или нет – меня это не волнует, но она русская, а я потеряла двух сыновей на русском фронте", – заявила домохозяйка, глядя на меня с неприкрытой враждебностью, покуда её лицо нервно подёргивалось, а ладони то сжимались, то разжимались.
"Во время войны мне было всего пятнадцать, – задумчиво произнесла девушка, – и в моей семье никто не погиб, поскольку отец был слишком стар, чтоб сражаться, а брат, наоборот, слишком молод, но я так
Так как я не стала комментировать их высказывания и ничего не добавила к своему изначальному краткому заявлению, разговор прекратился и снова воцарилось молчание. Но вдруг бюргерша, которая не переставала смотреть на меня глазами, полными ненависти, решительно встала и, прихватив с собой свой тяжёлый старомодный саквояж, вышла в коридор. Вскоре после этого молодая дама позвонила в колокольчик и попросила проводника помочь ей с её чемоданом, а когда они удалились и закрыли за собой дверь, я услышала, как все трое совещаются в коридоре. И хотя они говорили вполголоса, я разобрала достаточно, чтобы понять, что обе женщины просили кондуктора предоставить им другие места, при этом одна всё время произносила слово "большевичка", тогда как другая повторяла и повторяла: "Русская, русская".
"Яволь, яволь, ихь ферштейе" 6 , – услышала я успокаивающий голос проводника, и потом он, судя по всему, отвёл их в другое купе, поскольку всё стихло.
А девушка, очевидно, внимательно выслушавшая всё, о чём говорили женщины, повернулась ко мне с извиняющимся смешком.
"Глупые дуры! – возмущённо воскликнула она. – Одна боится вас, считая большевичкой, а другая ненавидит как русскую, но мне всё равно. Мне действительно всё равно", – серьёзно добавила она и, пересев ко мне, близоруко всмотрелась в моё лицо.
6
Немецкое "Jawohl, jawohl, ich verstehe" – "Да, да, я понимаю".
"Вы не должны обращать на них внимания, – продолжила она с глазами, полными симпатии. – Видите ли, пожилая женщина потеряла обоих своих сыновей на вашем фронте и, естественно, терпеть не может всех русских, однако вам следует понять её и простить. Касательно же другой, что ж, она всего лишь напуганная 'думмкопф' 7 , считающая, вероятно, что 'большевик' означает 'вор' и что её отделанный серебром чемодан, и её шелка, и кружева, и оборки не могут быть в безопасности в одном купе с вами. Просто забудьте о ней, вот и всё! И, как вы видите, я-то не сбежала и по-настоящему рада знакомству. Пусть вы и русская, но наши страны больше не пребывают в состоянии войны, а это значит, что вы мне не враг. И вы точно не большевичка, так как большевичка не выглядела бы столь хилой и жалкой", – добавила она, густо покраснев.
7
Немецкое "dummkopf" – "тупица".
И хотя после пережитого за последние дни моё состояние нельзя было назвать весёлым, я не могла не рассмеяться над последним замечанием, сделанным ею в мою защиту: "Слишком хилая и жалкая, чтобы выглядеть как большевичка!" Это был оригинальный комплимент, но, по крайней мере, хотя бы один человек попытался сказать мне что-то доброе. И тогда эти ставящие в тупик новые проблемы, которые стали возникать с того самого дня, как я покинула Россию, внезапно нашли в моём сознании своё разрешение, заключавшееся в том, что теперь русские совершенно определённо не были в чести за границей – во всяком случае, в этой части Европы. Мне стало интересно, будет ли так же и в Англии, но, впрочем, я уже начала осознавать, что, какие бы трудности ни ждали меня впереди, во время этого путешествия я, безусловно, проходила прекрасную школу, наиболее эффективно готовившую меня ко встрече с ними.
Остальная часть пути прошла без происшествий. Я благополучно пересекла границу, спокойно прошла таможню, изумившись вежливости бельгийцев, которые, казалось, не возражали против того, что я русская, и прибыла в Остенде ранним утром – как раз вовремя, чтобы успеть на пароход до Дувра. Так как море выглядело очень неспокойным, я осмотрительно ограничилась на причале чаем и сухими тостами, одновременно с тревогой наблюдая за тем, как многочисленная британская семья, сидевшая за соседним столом, поглощала один из самых обильных, которые я когда-либо видела, завтраков.
Отец решительно убеждал свой выводок набить в себя еды как можно больше и даже довольно резко осадил свою жену, робко попытавшуюся протестовать. Когда я встала из-за стола, они всё ещё флегматично жевали, и я не могла не задаться вопросом, как они будут чувствовать себя, когда выйдут в море. И на него очень скоро был получен ответ, поскольку сразу после отплытия из Остенде судно стало немилосердно качать, и первыми, кто почувствовал последствия этого, были члены той самой британской семьи, которая, к несчастью, расположилась вблизи от моего шезлонга. Чтобы избавиться от них и от других страдающих морской болезнью пассажиров, я побрела прочь и поднялась на шлюпочную палубу. Там, цепляясь за маленькую железную лесенку и в течение всего перехода оставаясь недвижимой, будто кариатидная ростра 8 на носу древнего фрегата, я пела во весь голос, покуда ветер развевал мои юбки и дождь хлестал мне в лицо. Это время, проведённое там наверху, вдали от всех и наедине с дождём, ветром и морем, издававшими столько шума, что я не слышала собственного голоса, было просто волшебным. И даже насквозь промокнув, я не заметила этого, пока мы не высадились на сушу.
8
Резная деревянная женская фигура.
Прибытие в Лондон
В Дувре я дрожала, отряхивалась и сушилась, как могла, но самым поразительным стало то, что я не простудилась и даже ни разу не чихнула после эдакого плавания сквозь ноябрьский шторм.
В корабельном поезде 9 , идущем в Лондон, я безотрывно глядела в окно, дабы не упустить ни единой детали моей первой встречи с Англией. Проносящийся мимо сельский пейзаж казался мне до боли знакомым, будто я не единожды видела её прежде. И пока я смотрела и смотрела, мне чудилось, что я слышу голос старой Наны 10 , снова и снова описывающий мне её родину, в то время как я сидела рядом с ней на огромном диване в моей детской и умоляла: "Ох, ну, ещё чуточку, Нана, расскажи мне ещё что-нибудь", – всякий раз, когда она делала очередную паузу в своём повествовании. Да, всё-всё выглядело именно так, как она описывала много лет назад, и словесные картинки, которые она нарисовала тогда, оказались удивительно реалистичны.
9
Поезд, идущий в порт или из него с целью удобной и быстрой доставки пассажиров между городским вокзалом и кораблём, паромом или круизным лайнером. Стоимость проезда в таком поезде обычно включается в общую стоимость путешествия.
10
Для тех, кто не читал роман "Миры Эры. Книга Первая. Старая Россия": Наной все в семье Скарятиных называли английскую няню Ирины, мисс Дженнингс.
"Когда-нибудь ты поедешь в Англию, Пташка, в страну, где растут голубые колокольчики, – мечтательно говорила она, – и тогда ты вспомнишь всё, что я тебе рассказала".
"Но мы же поедем вместе, Нана", – кричала я, обвивая руками её шею, а потом горько рыдая после её тихого ответа: "Нет, Пташка, ты поедешь одна, ведь к тому времени я уже буду лежать глубоко в земле".
Тягостные впечатления детства, ранящие, словно булавочные уколы, даже по прошествии стольких лет.
Первое, что поразило меня, когда поезд прибыл в Лондон, – это запах, типичный английский запах, который Нана всегда привозила с собой обратно в своих кофрах. Стоило ей открыть их (первый был маленьким, коричневым и жестяным, другой же – гораздо больше размером, чёрным, с медными гвоздиками по краям и надписью "Харриет Изабелла Дженнингс", написанной сверху золотой краской), как я тут же улавливала лёгкую волну этого странного и чудного аромата, заставлявшего моё сердце биться чаще по какой-то неведомой причине, которую я ни за что не смогла бы объяснить.
"Запах, лондонский запах приехал!" – кричала я, возбуждённо пританцовывая вокруг кофров, пока Нана доставала и аккуратно раскладывала свои вещи. Там были подарки для всех – никто и никогда не был забыт – и лакомства, настоящие английские вкусности, которые я так нежно люблю по сей день. Сливовые пудинги, деликатесы из рубленого мяса, джемы и желе – одно за другим она извлекала их, а я стояла рядом, благоговейно затаив дыхание. Из своей последней поездки она привезла мне шёлковый пояс в шотландскую клетку и атласную белую с позолоченной каймой рамку для фотографий.