Миры Отверженных. Метаморфоза
Шрифт:
– Ну, раз так, – вскочил на ноги мальчик. – Тогда идём, посмотрим. Может, действительно, уже пора. Кстати, знаешь, а я им обоим включил более углублённое знание языков друг друга. Чтоб они хоть так поближе узнали чужие народы. Может тогда перестанут соревноваться между собой.
Мужчины очнулись почти одновременно. Они ещё некоторое время сидели прямо в капсулах, то держась за головы, то тряся ими.
Ид приветствовал их на таланском языке. – Доброе утро. Это ничего, скоро это пройдёт. Я включил полный цикл восстановления и плавного выхода из гипнотического сна.
Леонтий настороженно посмотрел на мальчика. Эрдэнэ, глядя на взлохмаченного Хильдебальда, не удержалась от смеха, и нарочито громко передразнивая, произнесла, обращаясь к Иду. – Ну что, теперь он, видимо, понимает, что говорит эта рыжая и её бабка. Теперь уже в его присутствии шутить нельзя. Подростки, не выдержав, прыснули со смеху.
Хильдебальд ухмыльнулся и ответил на её языке. – Именно так, дерзкая рыжая девчонка. Теперь я смогу знать о вас всё. Берегитесь меня.
Ребята поняли, что это было больше шутка, чем угроза, но предпочли прекратить смех.
– Хорош галдеть, – видимо, Леонтий уже начал приходить в себя. – У нас нет на это времени. У меня в голове просто какой-то хаос творится. Я теперь имею столько знаний о таких вещах, которые в жизни никогда не видел. Мне надо это хоть как-то упорядочить. Ид, давай, включай этого голосового помощника. У меня тысячи вопросов. И если я не получу на них ответы, моя голова разорвётся.
– И не говори, Леонтий, – воскликнул вандал. – У меня такая же каша в голове.
Мальчик отметил про себя. – Он уже назвал меня по имени. С чего это он так подобрел? Или он, может, что-то понял о моём народе?
Эрдэнэ загрустила. – А я что, одна здесь хочу кушать? Мы же все со вчерашнего вечера ничего не ели.
– А тебя что, кто-то здесь держит? Иди в лагерь сама. Или найди свою бабку, – бросил Хильдебальд.
Эрдэнэ скрестила руки на груди. – Была бы здесь моя бабушка, я вас вообще бы не спрашивала. А одна я не пойду, вдруг там эти, твои бывшие. Вон они вообще Ида хотят похитить.
Вандал рассмеялся, – Ладно зеленокожий, а вот ты зачем им сдалась, рыжая?
– А вот и сдалась. – Эрдэнэ надула губы и демонстративно отвернулась.
– Ид, не испытывай моё терпение. Включай эту машину, – уже на повышенных тонах сказал римлянин.
Спустя пару часов, после сотен вопросов, которые мужчины наперебой задавали голосовому помощнику, все были измотаны до предела.
– Даа, – спустя минуту, в тишине произнёс Леонтий. – Чем больше я задаю вопросов этой машине, тем больше у меня их появляется.
–Ты знаешь, римлянин, одно я понял точно. Мы очень далеко от Земли. И это убивает даже самую маломальскую надежду, – сказал очень уставшим голосом Хильдебальд. – Это самое грустное, что я слышал с момента, когда нас увезли от дома. Хотя, если мы нашли бы немножко этого таурания, то смогли хотя бы запустить этот чёртов корабль. Я правильно всё понимаю, талан?
Вандал хмуро посмотрел на мальчика. – А сейчас нам не то что взлететь, нам даже не подать сигнала о помощи, чтобы нас услышали.
Он замотал головой – Хотя это совершенно бесполезно, потому что невероятно, что его кто-то может услышать через такое расстояние.
– Ну, вы уже, наконец, закончили? Когда мы идем в лагерь? А то я сейчас умру от голода, – жалобно заскулила Эрдэнэ.
– Или мы найдём здесь этот таураний или что-то, вместо него, – тихо произнёс вслух, застывший в раздумьях, римлянин.
– Ну и где мы это здесь найдём? – насмешливо спросил вандал. – Мы тут можем надеяться разве только на чудо.
– А ты знаешь, Хильдебальд, я на него только и надеюсь. Только это нам и остаётся.
Римлянин резко вскочил – Ладно, идём в лагерь, а то у самого уже живот скрутило от голода. Так, а вы, мелкие, не расслабляйтесь, сейчас спокойно и подробно ещё раз по дороге расскажете всё, что было у вас с этими встречами-видениями. С этими странными явлениями пора разобраться.
Последний отрезок пути к лагерю путники были уже настолько измотаны, что шли в полном молчании.
Хильдебальд внезапно нарушил это молчание. – И всё же, римлянин, ты старательно делаешь вид, что вчера ничего не произошло. Ты так и не хочешь мне объяснить, почему ты так резко рванул покончить с моим изменником-матросом. Не думай, что я не понял твоих мотивов. Ты испугался, что я могу объединиться с Триром против тебя. Ведь так? Ох, римлянин, недоверие и жажда единовластия тебя погубит. Если я дал тебе слово, что против тебя я не буду чинить никаких злонамеренных замыслов, значит, так и будет. И последний человек на Земле, с которым я захочу хоть как-то общаться, это изменник Трир. Да и на этой планете тоже. Моя мечта это повесить его, а рядом чтоб болтался его гнусный помощник. И лучше всего, чтоб это было на корабле нашего карфагенского флота. Так что, если эта мысль засела в твоей голове, уверяю тебя, можешь её оттуда выбросить. И да, можешь не извиняться. Я знаю, насколько тебе тяжело сделать это при твоей гордыне. Можешь просто помолчать и ничего мне не отвечать.
Леонтий крепко сжал челюсти и обернулся назад, к подуставшим детям. – Давайте, соберитесь и поднажмите, уже скоро лагерь.
Вернувшись к полудню в лагерь, компания обнаружила, что их особо-то не хватились. Они обнаружили новую печь, уже собранную поселенцами, троих детей, игравших на пляже, да Лидию с отцом Дарионом.
– А что, собственно, случилось? Где все? – удивлённо спросил Леонтий.
– Ага, – обиженно сказала Лидия. – Сам непонятно где отсутствовал больше суток, а потом заявляется с претензией, где, это мол, все. Хорош, нечего сказать.
– Я был там, где надо, – сухо отрезал римлянин. – И всё-таки, где все?
– А я вам говорил, Леонтий, что скоро здесь всё превратится в хаос, – вступил в разговор священник. – Почти все после постройки печи пошли это дело отпраздновать во фруктовый сад, к слоновьим ягодам. Вернулись все пьяными, только под утро. Теперь вот спят. А кое-кто, разбившись на парочки, шляются по укромным местам, и занимаются сами знаете чем.
Дарион смущённо закашлялся. – Мало того, им делаешь замечание, что не стоит грешить до освящения брачных уз, так они в открытую уже не только смеются, но и откровенно угрожают мне, чтоб не мешал жить, как им заблагорассудится.