Миры Роберта Хайнлайна. Книга 8
Шрифт:
— Ну конечно! Какие?
— Не спеши. Во-первых, ты должен обещать, что никогда ничего ни у кого не украдешь. Ни у дам, что ездят в портшезах, ни у нашего брата. У первых воровать слишком опасно, у вторых… позорно, хотя вряд ли ты понимаешь, что значит это слово. Во-вторых, обещай, что никогда мне не соврешь. О чем бы ни шла речь.
— Обещаю… — тихо сказал Торби.
— Говоря о вранье, я имею в виду не только деньги, которые ты от меня утаиваешь. К слову сказать, тюфяк — неважный тайник для денег. Посмотри мне в глаза, Торби. Ты знаешь,
Мальчик кивнул. Ему приходилось носить записки старика в странные места и вручать их странным людям.
— Если будет замечено, что ты воруешь, со временем я об этом узнаю. Если ты солжешь мне, со временем я разоблачу тебя. Будешь ли ты врать другим — твое дело, но вот что я тебе скажу; прослыть лгуном — все равно что лишиться дара речи, потому что люди не прислушиваются к шуму ветра, это уж точно. Итак, в тот день, когда я узнаю, что ты воровал… или когда ты соврешь мне… я подписываю твои бумаги и освобождаю тебя.
— Хорошо, пап…
— Но это еще не все. Я вышвырну тебя пинком со всем достоянием, которым ты владел, когда я купил тебя, — лохмотьями и полным набором синяков. Между нами все будет кончено. И если я когда-нибудь снова увижу тебя, то плюну на твою тень.
— Хорошо, пап… Я не буду никогда, пап!
— Надеюсь. Ложись спать.
Баслим лежал без сна и с тревогой думал о том, что, возможно, он слишком суров. Но, черт побери, разве не суров этот мир? Разве он не обязан научить ребенка жизни в этом мире?
Потом он услышал шорох: казалось, крыса грызет что-то в углу. Баслим замер и прислушался. Чуть погодя мальчик тихонько поднялся с тюфяка и подошел к столу. Потом раздался приглушенный звон монет, ложащихся на дерево. Торби вернулся на свое ложе.
И только когда мальчуган начал похрапывать, Баслиму наконец удалось заснуть.
Глава 3
Баслим уже давно учил Торби читать и писать на интерлингве и саргонезском, порой подбадривая его оплеухой, поскольку мальчик почти не проявлял интереса к умственному труду. Но случай с Зигги и сознание того, что Торби растет, не давали Баслиму забыть о том, что время не стоит на месте, особенно для детей.
Торби так и не смог вспомнить, где и когда он догадался, что Баслим — вовсе не попрошайка-нищий или, во всяком случае, не только нищий. Об этом можно было судить как по тем четким указаниям, которые давал ему Баслим, так и по необычности средств, которыми эти указания доводились до сведения Торби (магнитофон, проектор, гипнотизатор). Поэтому теперь мальчик уже ничему не удивлялся. Что бы ни делал отец, он всемогущ и всегда прав. Торби достаточно хорошо знал нищих, чтобы видеть разницу между ними и Баслимом. Но мальчик не тревожился; отец есть отец, это такая же данность, как солнце и дождь.
На улице Торби никогда не говорил о своих домашних делах, даже о том, где находится их жилище. Гости к ним не ходили. Торби имел двух-трех приятелей, а у Баслима их было много, десятки или даже сотни, и старик, по-видимому, знал, хотя бы в лицо, всех жителей города. Но в дом он не пускал никого, кроме Торби. Однако мальчик был уверен, что отец помимо нищенства занимается чем-то еще. Однажды ночью они как обычно легли спать, но на рассвете Торби разбудил какой-то шум, и он сонным голосом позвал:
— Пап?
— Это я. Спи.
Но мальчик встал и зажег свет. Он знал, что Баслиму трудно пробираться в темноте без ноги, а когда папе хотелось пить или было нужно что-нибудь еще, Торби всегда подавал.
— Что случилось, пап? — спросил он, поворачиваясь к Баслиму, и вздрогнул от удивления. Перед ним стоял какой-то незнакомец, настоящий джентльмен!
— Не пугайся, Торби, — сказал незнакомец папиным голосом. — Все в порядке, сынок.
— Папа?
— Да, сынок. Прости, что напугал тебя, мне следовало сперва изменить внешность, а уж потом входить. Но так уж получилось, — он принялся снимать свою элегантную одежду.
Стянув вечерний парик, Баслим стал более похож на себя… Вот только…
— Пап, что у тебя с глазом?
— Глаз? Ах, это… его так же легко вынуть, как и вставить. С двумя глазами я выгляжу лучше, верно?
— Не знаю, — Торби с опаской посмотрел на глаз. — Что-то он мне не нравится.
— Вот как? Ну что ж, тебе не часто придется видеть меня в этом обличии. Но уж коли ты проснулся, то можешь мне помочь.
Но проку от Торби было немного. Все, что проделывал сейчас Баслим, было для него в диковинку. Сначала Баслим вытащил чашки и миски из буфета, в задней стенке которого обнаружилась еще одна дверца. Затем он вынул искусственный глаз и, осторожно развинтив его на две части, пинцетом достал из него крохотный цилиндрик.
Торби наблюдал за его действиями, не понимая ничего, но отмечая, что движения отца отличаются необыкновенной осторожностью и ловкостью. Наконец Баслим сказал:
— Ну вот, все в порядке. Посмотрим, получились ли у меня картинки.
Вставив цилиндрик в микропроектор, он посмотрел пленку и с мрачной улыбкой сказал:
— Собирайся. Позавтракать мы не успеем. Можешь взять с собой кусок хлеба.
— Что случилось?
— Быстрее. Время не ждет.
Торби надел набедренную повязку, разрисовал и измазал грязью лицо. Баслим ждал его, держа в руках фотографии и небольшой плоский цилиндрик размером в полминима. Показав фото Торби, произнес:
— Посмотри. Запомни это лицо, — и забрал фотографию. — Ты сможешь узнать этого человека?
— Э-э… дай-ка взглянуть еще разок.
— Ты должен узнать его. Смотри внимательнее.
Торби посмотрел внимательнее и вернул снимок.
— Я его узнаю.
— Ты найдешь его в одном из баров возле космопорта, Сперва загляни к Мамаше Шаум, потом в «Сверхновую», затем в «Деву под вуалью». Если там его не будет, ищи на улице Радости, пока не найдешь. Ты обязан разыскать его до начала третьего часа.