Мирянин
Шрифт:
– Святой наш пришел, – буркнул просто так, для информации окружающих, Юрася, приоткрыв на солнце один пьянючий глаз.
Я терпеть не мог это свое прозвище, особенно в издевательской тональности Юраси, однако, ради общего спокойствия, переварил и проглотил.
С мужской стороны заняты были только два места, третье, сбереженное Тошей Ливадиным для меня, пустовало и без пользы нагревалось сковородкой.
– Леха, ну где тебя носит хромой черт? – с обидой попрекнул меня Тоша. Единственно мужское общество Юраси ему совсем не было по вкусу, он и терпел-то Талдыкина только из дружбы с покойным Никой.
Я присел на свободный матрас рядом, но раздеваться не стал, загорать в
– Инспектор приходил. По дружбе намекнул, что Юрий Петрович у него на подозрении, – сказал я нарочно прямо, чем и подсадил в мирное птичье гнездышко паука-птицееда. Правда, сыщик из меня аховый, но с чего-то же надо начинать.
Юрася так и взвился всей увесистой тушей над шезлонгом, аж у того ножки подогнулись.
– Чего?! Ах ты ж… – Дальше все было про мать инспектора. Не оттого, что Юрася выпил с утра, а просто он обычно так и изъяснялся. – А ты ему что?
– Я сказал все, как есть. Потому, Юрий Петрович, что врать грешно. – И это я тоже добавил нарочно. – У вас с Никой были совместные дела, и это факт.
– Умник, тоже мне, – куда тише сказал в ответ Юрася.
Меня он сильно задевать не желал, поскольку все еще не понимал вполне, что я за фрукт такой и с чем меня есть в случае чего. И дистанция, мною строго обозначенная, существовала меж нами. К Талдыкину я обращался исключительно по имени-отчеству, как к лицу для меня постороннему, а тот и вовсе не обращался никак, только общими словами или вот такими прозвищами, довольно безобидного характера.
– Значит, Нику все-таки убили? И ты тоже так думаешь? – привстал со своего места Ливадин. Детский вопрос, и так всем понятно, но Антон не желал мириться с очевидным.
– Это еще не все, Тоша, – теперь я обращался исключительно к нему, последнему своему другу. – Инспектор считает, и я с ним согласен, что Никита знал своего убийцу, и очень хорошо. Потому что не оказал никакого сопротивления.
– Ты серьезно? То есть, если перевести с твоего языка на общедоступный, среди нас сейчас дышит та сволочь, что грохнула Нику?! – не крикнул даже, а изрыгнул Антон.
– Именно так, – подтвердил я. И тут началось.
Все кричали наперебой, кроме Наташи, разумеется. Мат Юраси, истерические и не связанные между собой выкрики Олеси, обвинявшей всех и никого. А посреди всего галдежа пробивался интеллигентный, нервный бас Ливадина, призывавшего не впадать в крайность. Отчего в крайность впадали еще больше. Но я уловил в хоре испуганных голосов один, самый здесь неожиданный и неуместный, хотя никто кроме меня этой очевидной несуразности не заметил.
Кричала Вика. Временная, на одну поездку, подружка Юраси. Двадцатилетняя девица с мозгами пятиклассницы. Классически глупая блондинка. Из тех, кого именуют телками, а никакое иное определение им и не подходит. Кричала, в общем, ерунду.
– Я не виновата! Я ни в чем не виновата! Я домой хочу! – и плакала навзрыд.
Поскольку уверения в собственной невиновности как раз именно в этот момент сыпались со всех сторон, то никто на Вику внимания не обратил. Ну, страшно дурехе, и что поделаешь?
Вот чего, скажите мне, бояться девице, пусть и глупенькой, если она знала Нику без году и недели не наберется, и от силы сказано меж ними было предложений десять? Ничегошеньки против Вики я не имел, и пусть ее, что блондинка. Такие Вики лично в мою сторону никогда не смотрели, и оттого вреда я от них не знал ровно никакого. Вообще, по-моему, женщине скорее идет глупость, чем диплом ракетостроителя. Наташа не в счет. Хотя у Наташи как раз никакого диплома и в помине не было.
Конечно, кричали долго. Друг на дружку и крест-накрест. Это ведь в кино только случается, что эдак вот бросишь: мол, меж нами убийца, – так каждый скукожится сам в себе и в молчаливом одиночестве подозревает соседа. А на деле вышло по-иному. Птичий базар поднялся, и без всякого стеснения. Все равно никто на пляже по-русски ни бум-бум. Здесь вам не Турция и не Кипр, а остров в составе автономного архипелага, принадлежащего Португальской республике. Соотечественников наших тут днем с огнем надо искать. И рейсов прямых сюда нет, даже чартерных: и далеко, и роскоши поменее, чем, скажем, на Канарах. Если и летает кто, то навроде нас – за экзотикой или чтобы после знакомых удивлять: «А я там был!» Впрочем, скоро стало совсем горячо. Пьяный, как дым над казацким куренем, Юрасик и истеричная в скорби Олеся схлестнулись не на шутку. Не то, чтобы я не сочувствовал горю давней Никиной подруги и чуть ли не жены, а только не верил я в Олеськино страдание. Ну просто с упорством Станиславского не верил, сколь ни играй.
– Ты с ним последний к бассейну выходил покурить! А вернулся один! Вот зачем ходил, если ты не курящий? Отвечай, гад! – Это она, стало быть, Юрасе.
Ну, ответ Талдыкина, как и все последующие его тирады и реплики, уж пусть меня простят терпеливые слушатели, я стану, где возможно, подвергать цензуре. Иначе в смысловом значении его ненормативной лексики не разобраться мало матерящемуся человеку.
– Курица! Что б ты понимала! Я за жизнь вышел поговорить. Небо, блин, звездочки, воздух без тебя чистый. – И тут Юрася выдал по полной программе: – Ты кто вообще? Жена, сестра, двоюродная бабушка? Тебе кусок давали, так лопай молча. Еще Нику в зад за то целовать должна была, а права качает! Думаешь, от Никиной доли тебе обломится? А… выкуси! Ни хрена тебе не дам! По закону, ты дырка (э-э-э, ну, пусть будет – от бублика)!
– Ну ты, Юрася, полегче! – осадил его Ливадин и кулаки стиснул с угрозой, нешуточные кулаки, между прочим. – Кто чем делиться станет, еще поглядим! У Ники друзья пока живы, и своих в обиду не дадут. А единожды еще заговоришь с дамами в таком тоне, проучу всерьез.
Тут Юрася, конечно, примолк. Ливадин, как купец Калашников, словами зря не кидался, а денег и влияния сам имел немало. Но, уж если что пошло-поехало, так запросто кончиться не могло. Да и не кончилось. Олеся, то ли сдуру, то ли в благодарность за заступничество, ляпнула, не дай бог! Великого ума женщина, хоть и с пресловутым дипломом.
– Как же, звездочки! Тоже мне, лирик выискался, из села Задрищенского! – (И это интеллигенция). – Я-то знаю, чего ты с Никой выходил! На Наташку глаз положил, вот вы и разбирались – чтоб друг дружке не мешать! Да ты его в сердцах-то и прибил!
Вот так. Задним умом мы все крепки. Олеся после уж одумалась, чего сказала. При живом-то чужом муже, Антоне Сергеевиче Ливадине. На любимого человека Нику, уже покойника, на компаньона его, пока в здравии, на жену Антона, тут же присутствующую…