Мисо-суп
Шрифт:
А потом один из ее клиентов — репортер-ливанец, проживший в Японии двадцать лет, — рассказал ей об этом гонге. Он рассказал, что в Японии нет таких заметных фигур, как Иисус Христос или пророк Мухаммед, а также нет и единого бога. Здешние люди обвязывают рисовыми веревками огромные валуны и старые деревья и считают их богами. Кроме того, богами становятся души умерших. И еще он сказал ей, что она абсолютно права, что Япония никогда не имела печального опыта, знакомого большинству материковых государств, — Японию никогда не завоевывали, и ее жители никогда не оказывались в положении беженцев. И даже во время Второй мировой войны большинство сражений велось на территории Китая, Юго-Восточной Азии и на островах
Опыт завоеваний и ассимиляции — как раз на этом и строится взаимопонимание народов. Но у японцев этого нет, они не знают, как относиться к людям из других стран. До недавнего времени у них толком не было возможности пообщаться с иностранцами. Их закрытость, их недоверие происходят именно от незнания.
Этот репортер-ливанец сказал, что Япония — пожалуй, единственная «нетронутая» в этом смысле страна в мире, кроме, разумеется, Соединенных Штатов Америки. Потом он добавил, что, кроме недостатков, у Японии куча достоинств, и начал рассказывать моей знакомой об этом гонге. Короче, он сказал ей, что, так как Японию никогда не завоевывали, то японцы в отличие от всех других народов сохранили, а может, не сохранили, а выработали в себе некую душевную деликатность. По его словам, японцы совсем иначе воспринимают реальность и совсем иначе решают свои проблемы. Например, у них есть такой буддийский обряд, которому уже больше тысячи лет. Суть в том, что каждый год в буддийских храмах и святилищах в новогоднюю ночь бьют в специальный гонг… Надо же, забыл! Какое-то очень символичное число… Ну… в общем, бьют в этот гонг сто с чем-то раз. Кенжи, ты не помнишь, сколько там ударов?
Теперь я понял, о чем говорил Фрэнк. Он говорил о Дзёяно-канэ. О колоколе, провожающем старый год.
— Сто восемь. Сто восемь ударов.
— Точно! Конечно же, сто восемь. Как я мог забыть, — сказал Фрэнк.
Мы очутились в тупике, и он свернул в еле заметный проход между домишками. В проход этот не проникал ни свет фонарей, ни свет из окон стоящих вокруг домов. Он был темный и такой узкий, что мог вызвать приступ клаустрофобии. Для того чтобы хоть как-то продвигаться по нему, нужно было идти боком.
Проход упирался в полуразрушенное здание, которое спекулянты недвижимостью, видимо, начали сносить, но тут лопнул «пузырь» — начался кризис, и здание это так и осталось — ни то, ни се. Почти со всех его стен обвалилась известка, сверху свисали какие-то холщовые тряпки и обрывки полиэтилена. Фрэнк раздвинул в стороны обрывки холста, и мы с ним пролезли внутрь здания, буквально касаясь коленями пола. От гладкого полиэтилена пахло засохшей грязью и кошачьей мочой.
— В прошлом году она ходила туда и была поражена до глубины души. Она говорит, это что-то неземное. Что со сто восьмым ударом тебя покидает вся скверна, и ты обретаешь спасение. — С этими словами Фрэнк щелкнул выключателем. Загорелась флуоресцентная лампа, содранная с потолка и валявшаяся на полу. Ее света хватало почти на всю комнату. От этого странного, идущего снизу освещения по лицу Фрэнка заметались уродливые тени.
Раньше здесь, скорее всего, была какая-то клиника. На дощатом полу в самом углу комнаты валялись медицинские инструменты и сломанные стулья. По центру лежал матрас, наверное, снятый с какой-нибудь выброшенной кровати. Фрэнк уселся на этот матрас и жестами показал мне, чтобы я сел рядом с ним.
— Слушай, Кенжи, а этот колокол — он правда очищает ото всех дурных инстинктов? Ты не мог бы меня отвести куда-нибудь, где его можно послушать?
— Нет проблем, — ответил я и подумал, что это, наверное, и есть та причина, по которой он меня еще не убил.
— Здорово! Спасибо тебе, Кенжи! А ты не знаешь случайно, как он действует? Ну, каким образом он очищает от всего дурного? Я вообще-то все более или менее понял, когда она мне рассказывала, но хотелось бы услышать ответ на этот вопрос от японца.
— Фрэнк, можно я здесь переночую? — Я уже понял, что вернуться к себе мне сегодня не удастся.
— На втором этаже есть кровати. Ты можешь поспать там, а я здесь, на этом матрасе, — сказал Фрэнк и добавил: — Ты ведь устал, наверное, сегодня был трудный день, много чего произошло… Давай только еще совсем немножко поговорим про этот колокол и ляжем спать. Ладно?
— Нет проблем, — снова ответил я и огляделся. Второй этаж в этом здании определенно был, но вот лестницы на второй этаж — не наблюдалось.
— А как я попаду на второй этаж? — спросил я.
— Посмотри сюда. — И Фрэнк ткнул пальцем в дальний угол. Там высилась громоздкая конструкция — поваленные на пол железные стеллажи, а на них старый холодильник. В потолке над холодильником была пробита дырка величиной с полтатами, ширина ее, наверное, была около метра.
— На второй этаж попадают вот с этого холодильника. Наверху много кроватей, так что получается не хуже гостиницы. — Фрэнк улыбнулся.
Ну конечно, я залезу на второй этаж, а он стащит холодильник на пол и свободен — можно за мной и не присматривать. Все равно я оттуда никуда не денусь. Мне вряд ли хватит смелости спрыгнуть вниз через эту дыру, потому что прямо под ней валяются железные полки и дикое количество битого стекла. Кроме того, если я все-таки спрыгну, то Фрэнк все равно проснется от шума. Я же не Бэтман.
— Здесь, наверное, больница была, — сказал Фрэнк, пока я осматривал комнату, в которой мы сидели. — Я ее нашел как-то, когда гулял. По-моему, классное убежище! Вода, правда, не течет, зато электричество подключено. Так что вместо душа можно просто минеральную воду из бутылки вскипятить в электрокофейнике и обтереться влажной тряпкой. По-моему, очень даже удобно.
Вообще-то по всем правилам в доме на снос должно быть отключено все сразу — и вода, и газ, и электричество. «Откуда, интересно, он ворует электричество?» — подумал я, но решил об этом не спрашивать. Какая мне разница? Я уверен, что Фрэнку совершить подобную кражу — раз плюнуть.
— Короче, этот репортер-ливанец очень подробно объяснил ей, почему колокол бьет именно сто восемь раз. Но она, разумеется, забыла больше половины из того, что он ей говорил. И все равно, послушав этот колокол, она была в таком восхищении, что начала изучать японскую историю. Самостоятельно, правда, зато с большим усердием. Я за всю свою жизнь первый раз видел человека, который столько всего знает о той стране, в которой поневоле оказался. Например, те девушки из клуба, они ведь ничего не знали о своей собственной стране. Им просто неинтересно это было, понимаешь? Их привлекают совсем другие вещи — пассажиры первого класса, ночевка в «Хилтоне», дорогущий бурбон, сумки, тряпки и так далее. А история Японии их не интересует. Почему, скажи мне? Я этого не понимаю.
«Что теперь об этом говорить, — подумал я. — Эти девушки вряд ли смогут узнать о японской истории что-нибудь новое, даже если очень-очень захотят». Стоило мне вспомнить бойню в клубе, как вслед за обычной памятью на всю катушку заработала зрительная, и я понял, что сейчас у меня перед глазами снова появится распахнутое горло девушки номер пять. Вместе с этим пониманием ко мне вернулся страх. Тот же самый страх, который захлестнул меня на улице, когда, обернувшись, я увидел в нескольких сантиметрах от себя безмолвно подкравшегося Фрэнка. Страх, который невозможно осознать до конца.