Мисс Чудо
Шрифт:
Мирабель, ничего не понимая, взглянула на Алистера. У него тоже было озадаченное выражение лица.
— Они живут в замкнутом помещении, в тесноте, изолированные от внешнего мира на многие дни, недели, месяцы, — продолжал мистер Олдридж. — Трудно не заметить, когда какой-нибудь офицер, например, впадет в уныние, замкнется в себе, станет пренебрегать опасностью в бою или каким-нибудь иным образом изменит свое поведение. Поэтому я сделал вывод, что капитан Хьюз скорее, чем любой обычный гражданский человек, заметит недуги, связанные с психикой, и попытается докопаться до их причины. Ему наверняка приходилось сталкиваться с такими случаями чаще, чем обычному сельскому врачу. Но я так и не смог четко изложить свои соображения капитану.
Уныние. Замкнутость.
Алистер, потрясенный, поставил на стол чашку, встал и подошел к окну. Выглянув наружу, он вспомнил, как приехал сюда впервые. Он тогда тоже смотрел из окна малой гостиной, причем открывшийся ему вид оставил его абсолютно равнодушным, и все его внимание сосредоточилось на Мирабель — единственном ярком пятнышке на фоне однообразного пейзажа.
Но с тех пор этот пейзаж изменился. Мир за окном был прекрасен, переменчив и открывал массу возможностей. К тому же он был гостеприимен. Это был дом.
Он обернулся и заметил, что за ним наблюдают две пары голубых глаз.
— Я всегда считал денди легкомысленными, пустыми созданиями, не обремененными умом, — заявил мистер Олдридж. — Когда Мирабель сказала, что вы один из них, я встревожился. Интуиция ботаника подсказывала мне, что ваша одежда является своего рода защитным панцирем. — Он взглянул на Мирабель. — Как колючки у кактуса.
Панцирь, защищающий то, что находится внутри, подумал Алистер. Что он пытался защитить? Что скрывал? Возможно, неуверенность. Опасение, что битва навсегда повредила его мозг. И всегда при этом присутствовало смутное чувство стыда, хотя он не помнил подробностей битвы и того, что было потом.
Теперь он понял, что кровавое побоище потрясло его. Всякий раз, когда он падал, ему хотелось остаться на месте и оплакать погибших. Молодые мужчины, почти мальчики, умирали, причем некоторые в страшных мучениях. Он продолжал биться, стараясь ни о чем не думать, чтобы не впасть в отчаяние.
Он понял также, что пришел в ужас при виде инструментов хирурга — это он-то, который всегда считал, что страх могут испытывать только женщины и трусы.
Голос мистера Олдриджа вывел его из раздумья.
— Возможно, я понял, в чем состоит ваша проблема, потому что она была схожа с моей, — произнес мистер Олдридж. — После смерти жены, сам того не желая, я удалился от мира. Это было как болезнь. И я уже не мог избавиться от нее. И тут я подумал, что, может быть, ваш горький опыт при Ватерлоо оказывает на вас аналогичное воздействие. Я с головой ушел в ботанику, а вы… — он улыбнулся, — погрузились в тайны искусства одеваться.
— Силы небесные! — воскликнула Мирабель. Она вскочила с дивана, пересекла комнату и окинула Алистера взглядом с головы до ног, будто впервые увидела. — Как я раньше не догадалась? Я поражена. Дорогой мой, ты… — Она всплеснула руками, не находя слов. — Твой галстук!
Алистер взглянул вниз и поморгал глазами. Галстук был небрежно завязан. Как позволил ему Кру выйти из комнаты в таком виде?
Он взглянул на мистера Олдриджа. Тот улыбнулся.
— Если ваша теория верна, то я на пути к выздоровлению, сэр, — произнес он.
— Рад это слышать, — промолвил мистер Олдридж. — И видеть тоже, — добавил он и подошел к книжным полкам. — Поскольку у вас появились явные симптомы выздоровления, буду ждать вас для конфиденциальной беседы у себя в кабинете. Речь пойдет о моей дочери. — С этими словами он вышел из библиотеки.
Лондон
Получив в субботу вечером еще одно письмо экспресс-почтой из Олдридж-Холла, а вскоре после этого выслушав личный доклад убитого горем Джексона, лорд Гордмор узнал обо всем, что произошло за последние два дня.
Он отправил Джексона в Нортумберленд, чтобы оценить причиненный ущерб и решить связанные с этим вопросы, а сам остался стоически ждать порицания за позорное поведение или чего-нибудь похуже.
Ждать пришлось долго.
Записка от Карсингтона прибыла спустя десять дней. В ней он просил его сиятельство назначить время и место встречи.
Леди Уоллентри как раз оказалась в гостях у брата, когда прибыла короткая записка, и, как всегда, бесцеремонно выхватила ее у него из рук.
— Он вызывает тебя на дуэль? — воскликнула она. — Ты не должен драться с ним, Даглас. Он не в своем уме. К тому же он всегда стрелял лучше тебя и гораздо лучше владел шпагой. Я не уверена, что его хромая нога даст тебе большое преимущество.
Лорд Гордмор бросил на нее удивленный взгляд.
— С каких это пор, Генриетта, ты стала экспертом в делах чести? То, что происходит между мной и Карсингтоном, тебя не касается и никогда не касалось. Вечно ты предрекаешь катастрофу без малейшего проблеска надежды. Кассандра по сравнению с тобой кажется веселой болтушкой.
— К ней никто не прислушивался, не так ли? — воскликнула Генриетта. — В этом заключалось проклятие ее дара. Это и мое проклятие. Ты высмеиваешь меня. Не желаешь слушать правду.
— Эта правда искажена до неузнаваемости, — сказал он. — Я слишком часто принимал всерьез твои истерики. А последний раз это было ошибкой, о которой я буду сожалеть до конца дней своих. Но если на сей раз твои предсказания сбудутся, этих дней осталось, к счастью, не так уж много.
Леди Уоллентри немедленно упала в обморок.
Лорд Гордмор позвал служанку, чтобы та помогла ей, а сам потребовал шляпу и трость и отправился на поиски человека, который в течение двадцати лет был его самым близким другом.
В этот же день, в понедельник после Пасхи, Алистер мерил шагами салон самой популярной и самой дорогой портнихи в Лондоне.
Наконец его невеста появилась из примерочной. Он закрыл глаза.
— Бледно-лиловый, — промолвил он с мученическим выражением лица. — Ей-богу, у тебя настоящий дар. Редкая способность отыскивать среди целой коллекции элегантнейших платьев, которые даже парижанок должны заставить рыдать от зависти, то самое единственное, которое делает серым цвет твоего лица.