Мистер Х. Игры
Шрифт:
Я столько мечтал об этом дне. Увидеть его умирающим, слабым стариком. После отпущения грехов встать с кресла и подойти к кровати больного. Взять его трясущуюся, синюю, исколотую сотнями игл руку. Довольствуясь его страданиями, поведать ему забавную историю, как его сын гнил в лагере смерти. Что детище Бонифациев чуть не угробило его теперь единственного наследника и надежду на продолжение рода.
– Знаешь, отец!
– позвал его сегодня, взяв за морщинистую иссохшую руку. Взглянул на него. Губы старика тряслись, словно хотели что-то сказать, но не могли. Он уже несколько дней не разговаривал и не двигался. Открывать глаза
Я столько мечтал рассказать ему об этом его грехе и навсегда закрыть ему проход в лучший мир. Чтобы гнил он вместе с этой открывшейся правдой где-нибудь в аду, горел в вечном огне.
Давай, Максим, скажи. Это же он посылал мать на аборт. Такой ураган эмоций был к отцу, столько ненависти, но спустя годы обида на него прошла.
Поэтому я положил его руку обратно на кровать и велел спокойно:
– Спи спокойно.
Словно по приказу через пять минут с моего разрешения он навсегда закрыл глаза.
Больше изо дня в день меня убивали, терзали воспоминания о Кате, не давали спокойно существовать. Не было покоя, поэтому я забывался в обязанностях, которые требовались от наследника рода. Окунался в этот мир, растворялся в нем, чтобы как-то дальше существовать и не сдохнуть без Кати.
Университет я полностью отдал во владение Беляцкой. Наивная простота была рада получить рабочий, хорошо отрегулированный лагерь по производству кукол. Но я исподтишка подкидывал ей проблемы, одну за одной. Весточку в газету — то здесь пропал человек, то странные слухи, которые ползли в университете о том, что недалеко от острова найдены захороненные трупы. Не зарегистрированные, без вести пропавшие. Так что университет медленно попадал под всевидящее око общественности и СМИ. Еще несколько странных событий, и лагерь сжег живьем озверевший народ северян. Участие Бонифациев в создании лагеря я скрыл, отдав вовремя всю власть семье Беляцких.
***
Я сидел на последнем десятом ряду в здании суда. Лично пришел довольствоваться какой-никакой местью, только вряд ли ее завершение мне поможет вернуть Катю или ребенка. Убивать Беляцкую было бы слишком быстрой и легкой местью.
– Суд присяжных установил, руководствуясь статьей...
– дальше долгая речь главного судьи, назначенного из простого бедного народа, чей ребенок точно также пал жертвой махинации Беляцкой, а именно пропал без вести много лет назад. Оказалось все это время его ребенок мучился в стенах университета и был убит, как плохой рабочий материал и захоронен в джунглях острова. Его тело откопали и вернули отцу.
Когда приговор прозвучал, внутри ничего не шелохнулось и не дернулось. Меня ничто больше не способно ранить или задеть. Я стал спокоен, холоден, совсем не нервничал, четко и без особых усилий двигался вперед, осуществляя поставленные перед собой цели. Только одна слабость жила внутри меня — Катя.
– Грязный ублюдок, ты сгоришь в аду вместе со своим папашкой!
– после объявленного приговора Беляцкая растеряла свой «идеальный» облик. Начала брыкаться, не разрешала заковать себя в наручники. Двое охранников пытались заломить руки взвинченной девушке и лишить ее возможности пробежать сквозь зал и наброситься на меня.
– Когда я отсюда выберусь...
– Да...да, - громко оборвал ее речь и встал с кресла, собираясь покинуть людное место.
– Через восемьдесят девять пожизненных сроков встретимся в аду. Надеюсь в женской колонии тебя «отпетушат» добрые тетеньки.
В мужских колониях часто «петушат», а в женских не бывал. Не знаю. Но надеюсь ее идеальной, кукольной внешностью вдоволь попользуются бедные женщины. В тюрьме все равны - и бедные, и богатые.
После Беляцкой и сожжения первого лагеря я задался целью - разрушить «детище» Бонифациев.
Ради Кати и нашего ребенка, которому не дали родиться.
***
POV Катя
Я вернулась домой. В наш двухэтажный родной дом. Когда я дрогнувшими пальцами с пятого раза позвонила в домофон, то родители автоматически, увидев меня в камере, по памяти открыли ворота. И только потом поняли, кто появился. Вышли в промозглый декабрь на лестницу перед домом под струи дождя и смотрели, как я, улыбаясь, шла по асфальтовой дорожке, запорошенной грязью и снегом. Не знала, как лучше успокоить родителей, поэтому отставила чемодан, раскрыла руки в разные стороны и громко объявила:
– Ваша дочь восстала из мертвых!
Кто же меня за язык-то тянул?! Мама поскользнулась на сырой от дождя лестнице и немного ударилась бедром, благо папа подхватил неуклюжую женушку. Мы провели пострадавшую на кухню. Сели в привычный родной уголок-диван перед столом. И от этого родного запаха дома, от этой обстановки меня прорвало вместе с матерью. Я плакала и гладила ладонью деревянный родной стол и просто чувствовала радость от этого прикосновения. От того, что наконец-то дома.
Вскоре поступила в университет в нашем городе, не поехала в столицу, как сестра. Хватит с меня путешествий. Намертво вросла корнями в родное место. Даже бедняки здесь добрые, не такие живодеры, как там далеко. В том мире. Порой воспоминания тускнели и мне казалось все это сном. Университет, Максим и я. Только большой Макс жил со мной в комнате и напоминал о настоящем Максе. Я помнила, что в Медведе есть камера, но вряд ли она до сих пор работала.
Меня часто мучили сны о другом мире. Один и тоже сон часто приходил.
Сон был мой любимый. И он часто приходил ко мне.
«Те старые трубы. Мне четырнадцать лет. Следующий день после того, как пришла с разорванной шубой, и мама подумала, что меня изнасиловали. Помню было холодно, проснулась в кровати, успела одеться и обуть кроссовки. Вышла на улицу без верхней одежды, тело тут же покрылось колючим холодом, дыхание прервалось. Обхватила себя руками, пытаясь согреться, и побежала на те трубы, куда приглашал Джокер. Точнее не приглашал, а украл мою фенечку и сказал принести деньги. Только я без денег.
Громко дышала в процессе бега. И вот вновь я возле труб. С неба тяжелыми хлопьями падал снег на одинокую фигуру в синей толстовке. Парень сжался, видно холодно, капюшон закрывал его лицо и оставлял в тени. В какой-то момент он услышал чужое хриплое дыхание или стучащие от холода зубы.
– Не думал!
– хмыкнул презрительно. И столько пренебрежения в его «хммм».
– Не думал, что надменная богачка припрется к жалкому бедняку!
Я не слушала его болтовню. Он иногда такой бред нес, что хотелось ему рот закрыть. Обняла его за талию и прижалась намертво. Его одежда мокрая и холодная, видно, он долго сидел в одной толстовке на трубах и ждал меня.