Мистер Хайд

Буало-Нарсежак Пьер Том

— Прошу вас, доктор, я пришел сюда именно за советом.

— Если бы вы не были профессиональным писателем, я применил бы другой метод, но в вашем случае мне кажется, что вам бы стоило самому исследовать свою болезнь, записывая по несколько строк каждый день.

— Ну уж нет, доктор. Этого я как раз делать не могу. Я уже вам объяснял. Я пытался.

— Послушайте, я не прошу вас приниматься за новый роман. Предлагаю просто вспоминать и записывать. Просто так… Как получится. Но если это возможно, то воспоминания о прошлом, о том времени, когда вами занимался доктор Лермье… Постарайтесь вспомнить дом, где он жил. Как вы входите в его приемную, потом в кабинет. Опишите его. Согласитесь, это не очень трудно.

— Конечно

нет. Это мне по силам.

— Как вы сидите перед ним. Какую видите мебель, картины, потом опишите его самого в белом халате. Мало-помалу втягивайтесь в писательскую работу. Уверен, вы сможете выделить некоторые детали. Именно это развяжет вам руки. Но будьте внимательны. Не пытайтесь ловить образы, которые злокозненно ускользают от вас. Они к вам вернутся. То есть попадутся в капкан слов. И тогда вы одержите победу. Главное — не нервничайте. Я вам выпишу успокоительное, оно вам поможет… Еще одно: избегайте стычек с женой. Пусть она вас провоцирует, уходите от нее, уступайте, не допускайте ссор. Одним словом, вы в ладу со всем миром и прежде всего с собой. Договорились?

— Да.

— Хорошо. До скорого.

Жантом вышел на улицу слегка ошеломленный и с некоторым чувством облегчения, как больной, которому сообщили, что операцию делать не надо. Сегодня же вечером он начнет лечиться.

Но это, оказывается, не так уж и просто… Улица, на которой жил доктор Лермье. Ладно. С этим трудностей не возникнет. Подъезд. Справа лестница. Звонишь и входишь. Обыкновенная приемная, плетеные кресла, скрипящие при малейшем движении. А вот дальше все усложняется. Лежа на кровати, Жантом всматривается в свой внутренний экран. Его пугает белый халат врача, слепящий глаза, как невыносимый свет прожектора. Он безуспешно пытается расслабиться, успокоиться… Что тут такого, это просто халат. В нем нет ничего необычного. С пуговицами на плече, придающими ему вид военного мундира. Ах, Боже мой!..

Жантом сел, напряг память. Едва он подумал о военном мундире, как неуверенность исчезла. Бриюэн прав. Именно слова умиротворяют образы. Теперь, благодаря пуговицам на плече, он видит доктора Лермье совершенно четко. Большие очки в роговой оправе. Голубые глаза. Редкие волосы, плохо скрывающие ухоженную лысину. Низкий голос: «Не бойся, малыш». «Как Кювье, — подумал Жантом, — по одной кости сумел воссоздать скелет диплодока, так и я благодаря трем-пуговицам на плече воссоздал вид кабинета доктора Лермье». Приятная светлая комната. Большой стол с выстроенными в ряд унылыми корешками. Секретер с множеством ящиков, в которых ребенок не прочь был бы покопаться. С кем он пришел, с матерью или теткой? Разумеется, с теткой. Ведь за заходящейся в крике матерью пришли два санитара и увезли ее. Во всяком случае, ему так кажется, поскольку, едва подумав о матери, он перестал что-либо различать. На воспоминания опустился туман, и кабинет врача исчез. Он потерял нить. Сжал кулаки, чтобы не закричать. По телу пробежала короткая судорога, и он лишился сил. Если бы он прислушался к себе, то заснул бы.

Но он осторожно возвращается к своим мыслям, не спеша подводит их к препятствию: халат. Его носил врач. Хорошо. А если заменить лицо на другое? Надеть на голову фуражку? Может быть, очки? Нет. Не стоит продолжать. Его снова начал обволакивать туман, в горле встал ком. Жантому известно только то, что мать увезли. Но он знает об этом чисто умозрительно. Воспоминания о пережитом отказываются прийти на помощь. Что это значит? Мешают угрызения совести? О чем? Мельницу он не забыл. Мысленно прохаживается по ней без всяких проблем. Видит помещение со сводчатыми потолками, влажные стены, различные механизмы, вокруг которых постоянно летала тончайшая мучная пыль. Слышит шум падающей воды, из-за чего всем приходилось кричать. Он полагает, что помнит и запах, пресный и сырой запах реки, заполнивший дом. В памяти встает и погибший при пожаре работник с волосами, испачканными в муке. Все это его не смущает. В состояние безумной паники он приходит от чего-то другого, относящегося к матери. Доктор Бриюэн, вероятно, прав. Только психоанализ сумеет раскрыть ему истину, показать, почему он беспрестанно борется с матерью, теткой и женой, словно с единым в трех лицах врагом. Может быть, так оно и есть? Может быть, он пытается наказать себя?

Жантом встал, закурил сигарету, чтобы скрасить одиночество. От горьких воспоминаний не осталось ничего, кроме клубов тумана. Как записать то, что невозможно сформулировать? Тем не менее он полон решимости повторить попытку. Ему не дают покоя откуда-то отчетливо всплывшие в памяти люди в белом. Одного, в очках, он вспомнил. Второй тоже в конце концов раскроет свой секрет, даже если придется пострадать, принуждая его к этому. Их связывают между собой носилки… Спокойно. Им еще слишком рано выходить из тьмы забвения. Но ему уже удается выразить словами этот образ, без замирания сердца воспроизвести повседневную сцену: двое санитаров несут больного. Никто от него не требует описывать это ярко и четко. Просто запечатлеть в общих чертах, потом продолжить рассказ, написать о своем потерянном детстве, а затем как бы невзначай вонзить скальпель в потаенную полость, откуда хлынет черная кровь.

И вот новость! От одного к другому, по телефону, распространится слух: «Жантом написал удивительную вещь, нечто вроде автобиографии, это на голову выше «Бириби». Он отказался от красивого, элегантного стиля. Думается, это многообещающая вещь. Может потянуть на Гонкуровскую премию».

Жантом улыбнулся. Он очень устал, но в то же время остался очень доволен первой попыткой. В конце концов, пусть он в чем-то виновен и не в состоянии признать, но ведь тот мальчишка никак не мог совершить чудовищный поступок. А если он что-то украл? И в голове малыша это сразу же превратилось в непростительное преступление. Допустим! Но теперь охватившая его идея расследования наверняка выльется в книгу. Он готов исповедоваться публично, лишь бы ему вернули перо.

Раздался звонок. Его призывает к себе Мириам. Как некстати. Он ведь погрузился в приятную мечту. И вот как раз сейчас ему придется демонстрировать ей улыбающееся лицо, а она начнет гадать, что он затевает. Он завязал пояс на халате и спустился. Зеленый свет. «Пешеходы могут идти». Вошел в кабинет Мириам. Та курила, растянувшись на своем кресле сложной конструкции, позволяющем занимать самые замысловатые позы. Ленивым жестом показала на столик, где в полном беспорядке валялись заметки, написанные от руки, листки календаря, астрологические журналы.

— Давайте прервемся, — проговорила она. — Друг мой, ведь вы все равно бездельничаете…

— Позвольте, — прервал ее Жантом. — Я как раз напряженно работал.

В ответ она проворковала оскорбительным, исходящим из глубины горла насмешливым тоном.

— Вы только посмотрите, — сказала она. — Рене Жантом работает. А над чем?.. Позвольте спросить?

— Над романом, представьте себе.

— И давно?

— Вы меня утомляете, дорогая. Это вас не касается.

— Возможно. Но есть бумага, которая нас обоих касается в равной мере. Читайте. Она на столе… Это счет от управляющего.

Жантом пробежал глазами листок, вполголоса повторил указанную сумму.

— Ну? — спросила Мириам.

— Он нас просто душит. Так больше продолжаться не может.

Мириам приподнялась, оперевшись на локоть.

— Правда? Я с вами согласна. И думаю, что пришло время, когда вам снова следует принимать участие в оплате расходов. Тем более что вы теперь наконец принялись за работу. И вполне естественно…

— Понятно. Не продолжайте. Я понял. Надеюсь, что через несколько месяцев…