Мистер убийца
Шрифт:
Пейдж обычно предлагала горячий шоколад и сладости либо печенье с холодной кока-колой, что значительно облегчало общение, как будто они находились в гостях у бабушки. Так, по крайней мере, выглядел дом бабушки, пока она не начала делать пластические операции, исправлять недостатки фигуры методом липотомии, не развелась еще с дедушкой, не начала ездить одна в круизы в Кабо-Сан-Лукас или летать в Лас-Вегас на уик-энд со своим молодым приятелем.
Большинство клиентов в свой первый визит удивлялись, не найдя собрания сочинений Фрейда, кушетки для осмотров и чересчур серьезной атмосферы, царящей обычно в офисе психиатра. И даже после того, как она напоминала им, что она не психиатр и вообще не доктор в медицинском смысле этого слова, а консультант по психологии, имеющая степень и рассматривающая их как "клиентов", а не как "пациентов", как людей с коммуникативными проблемами, а не с неврозами и психозами, они все еще смущались первые полчаса или около того. Но постепенно обстановка и, она хотела верить, ее подход, брали свое и клиенты расслаблялись.
На два часа у Пейдж была назначена последняя в этот день встреча с Самантой Ачесон и ее восьмилетним сыном Сином. Первый муж Саманты, отец Сина, умер вскоре после того, как мальчику исполнилось пять лет. Два с половиной года назад Саманта вновь вышла замуж, и тут начались поведенческие проблемы у Сина. Они, по сути дела, начались в день свадьбы. Мальчик почему-то был уверен, что мать предала его умершего отца, а также может когда-нибудь предать и его. Вот уже пять месяцев два раза в неделю Пейдж встречалась с мальчиком, завоевывая его доверие, налаживая общение с ним, включая в спектр обсуждения такие категории, как боль, страх, гнев, которые он не мог обсуждать со своей матерью. Сегодня впервые в их беседе должна принять участие Саманта, что было значительным шагом вперед и свидетельствовало о том, что в поведении мальчика наметился явный прогресс, если он был готов рассказать матери то, чем делился со своим консультантом.
Она села в свое кресло и потянулась к краю стола за телефоном, который одновременно выполнял функцию селектора, соединяющего ее с приемной. Она собиралась попросить Милли, секретаршу, прислать к ней Саманту и Сина Ачесонов, но селектор зазвонил прежде, чем она успела снять трубку.
– Пейдж, на первой линии Марти.
– Спасибо, Милли. – Она переключила телефон на первую линию. – Марти? Он не отвечал.
– Марти, это ты? – спросила она и посмотрела, на ту ли кнопку нажала.
Линия была включена, горела лампочка, но она безмолвствовала.
– Марти?
– Мне нравится твой голос, Пейдж. Он такой мелодичный.
Он говорит как-то… странно.
Сердце бешено забилось в груди, и она тщательно пыталась подавить охвативший ее страх.
– Что сказал доктор?
– Мне понравилась твоя фотография.
– Моя фотография? – переспросила она, явно сбитая с толку.
– Мне нравятся твои волосы, твои глаза.
– Марти, я не…
– Ты как раз то, что мне нужно. У нее пересохло во рту.
– Что-нибудь случилось?
Вдруг он заговорил скороговоркой, без остановок:
– Пейдж, я хочу целовать тебя, твои груди, обнять тебя крепко и прижать к себе, заниматься с тобой любовью, я сделаю тебя счастливой, я хочу слиться с тобой, это будет сплошное блаженство, как в кино.
– Марти, дорогой, что…
Он повесил трубку, не дав ей продолжить.
Пейдж была озадачена и встревожена. Она прислушивалась какое-то время к гудкам в трубке, прежде чем повесить ее на рычаг.
"Что, к черту, происходит?" – подумала Пейдж.
Было два часа дня и, скорее всего, он звонил ей не из офиса доктора Гутриджа. Но и из дома ему еще рано было звонить, а это означало, что он звонил с дороги.
Пейдж подняла трубку и набрала номер телефона в его машине.
Марти ответил на второй звонок. Она спросила:
– Марти, что, к черту, случилось?
– Пейдж?
– Что все это значит?
– Что ты имеешь в виду?
– Все эти поцелуи, ради всего святого, блаженство, как в кино.
Он молчал, и она могла слышать отдаленный гул мотора "форда". Переключив скорость, он сказал:
– Малыш, ты меня потеряла?
– Ты звонил мне минуту назад и говорил так, будто…
– Нет. Я не звонил.
– Ты не звонил мне?
– Нет.
– Ты шутишь?
– Ты хочешь сказать, что кто-то позвонил и представился мною?
– Да, он…
– У него был мой голос?
– Да.
– Точно такой же?
Пейдж на минуту задумалась.
– Ну, не совсем. Голос был очень похож на твой и в то же время… что-то отличало его от твоего голоса. Это трудно объяснить.
– Надеюсь, ты повесила трубку, когда он стал говорить непристойности?
– Ты… – начала было она, но потом поправилась. – Он первый повесил трубку. И потом, он не говорил непристойностей.
– Да? А как насчет поцелуев в грудь?
– Мне не показалось это непристойным, так как я думала, что это ты.
– Пейдж, напомни мне, дорогая, когда в последний раз я звонил тебе на работу и говорил о поцелуях в грудь?
Она засмеялась:
– По-моему, никогда, – ответила она, а когда он тоже рассмеялся, добавила: – Было бы неплохо время от времени делать это, хотя бы для того, чтобы немного повеселиться.
– Они так и просятся, чтобы их целовали.
– Спасибо.
– И твоя попка тоже.
– Ты заставляешь меня краснеть, – сказала она, и это была правда.
– И твой…
– Это уже становится совершенно непристойным, – сказала она.
– Да, но я жертва.
– Ты уверен?
– Ты позвонила и обвинила меня в том, что я сказал тебе что-то гадкое.
– Да, действительно. Раскрепощение женщин, ничего не поделаешь. Недаром ведь они борются за свои права!
– И когда только это кончится!
Пейдж вдруг осенила тревожная мысль, но она медлила четко сформулировать ее. Быть может, это был действительно Марти, но звонил он в состоянии амнезии, сходном с тем приступом, который случился с ним днем, в субботу, когда он монотонно повторял два этих слова в течение семи минут, а потом ничего не вспомнил бы, если бы не диктофон.
Ей показалось, что ему пришла в голову та же мысль.
Она первая нарушила молчание:
– Что сказал Поль Гутридж?
– Он думает, что это стресс.