Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет
Шрифт:
Лицо его было отечным, бледно-желтым. Михаил Владимирович сел на край кровати, приложил руку ко лбу. Кожа сухая. Лоб холодный, температура понижена. Пульс частый и слабый. Вздутый тугой живот.
– Диагноз твой точный, – сказал профессор Федору, – вижу, все, что можно было в таких условиях, ты уже сделал.
– Вы сами понимаете, профессор, вылечить меня невозможно, – отчетливо произнес Белкин.
– Нужно ехать в больницу. Шансы у вас неплохие.
– Папа, вот! Я говорила! Умоляю, поехали, ну что ты упрямишься?
– Зина, выйди, пожалуйста, и закрой дверь, – сказал
Она всхлипнула и послушно удалилась.
– Почему вы лжете, Михаил Владимирович? Вам это совсем не идет. Я знаю, в любом медицинском учебнике написано: таких, как я, необходимо срочно госпитализировать. И любой разумный врач понимает, что это бесполезно. Такие, как я, обречены. Считайте, что я боюсь сыпняка. Он везде нынче, а в больницах особенно.
– Да, сыпняк. Не спорю. Но ваш организм отравлен. Почки не работают. То, что должно выходить, остается внутри, поступает в кровь, в мозг. Еще немного, и будет токсический шок, потом кома. Нужны процедуры, которые здесь провести невозможно.
– Дисипль, вы тоже уйдите, – сказал Белкин и слабо махнул рукой.
Федор вышел. Михаила Владимировича удивило это странное обращение, но некогда было задавать вопросы. Больной приподнялся, посмотрел на профессора.
– Мы оба знаем, что надежды нет. Даже если все сложится идеально, в больнице мне сумеют продлить жизнь еще на пару месяцев, не больше. Несколько недель я пролежу неподвижно, как бревно, под капельницами, с раздутым животом и угасающим сознанием, ради того, чтобы все равно помереть. Не надо этого. Мерзости и так хватает, вся моя жизнь сплошная грязь и мерзость. Я пытался подняться над обыденностью, мечтал приобщиться к древнейшим тайным знаниям, постичь сокровенную суть человека и человечества, я искал духовной высоты, а в итоге очутился в аду, среди маленьких бесенят, ничтожных и безжалостных.
– Матвей Леонидович, простите, но я не священник.
– Был бы нужен мне поп, я бы позвал попа. Нет. Я просто хочу, чтобы вы поняли меня. Пока стихла эта невыносимая икота и я могу говорить, извольте слушать.
– Хорошо. Я готов. Но извольте и вы меня выслушать.
Белкин схватил его за руку.
– Не надо. Я знаю все, что вы скажете. Препарат может убить. Червь – не панацея. Он выбирает сам, кому жить, кому умереть. Однако мне терять нечего, я обязан использовать этот последний шанс. Уходить сейчас я не имею права. Эффект домино. Падает одна костяшка, и за ней остальные. Их не так много, этих костяшек. Всего несколько людей. Но в их числе – ваша дочь, ваш сын, внук, вы сами, Федор. О своей семье я не говорю…
Опять началась икота. Пульс участился. Михаил Владимирович хотел позвать Федора. Нужно было срочно впрыснуть камфару, поставить капельницу. Но Белкин не отпускал его руку.
– История с есаулом могла стоить вам и Тане головы. Я сделал так, что никто не поверил Кудиярову, я ускорил его арест, прикрыл вас. Я дал возможность уехать в Германию Лидии Петровне Миллер с внучкой. Останься они, рано или поздно стало бы известно, что препарат у вас есть, что вы его использовали. На вас стали бы давить страшно, непереносимо, не слушая никаких разумных доводов. Ваша дочь уже дважды
– Матвей Леонидович, невозможно ручаться за результат вливания, это чудовищный риск, я врач, а не убийца.
– Когда вы делали те три вливания, вы разве чувствовали себя убийцей?
– Я не думал, не чувствовал, только молился.
– Вот и сейчас помолитесь, не за меня. За себя и за своих детей. – Икота больше не дала ему говорить, он стал дергаться, лицо побагровело, выступил пот.
На ватных ногах Михаил Владимирович дошел до двери, позвал Федора.
– Кипяти шприц.
– Уже, – сказал Федор, – вам осталось только приготовить раствор.
Зина подняла заплаканное лицо, посмотрела на профессора.
– Спасите моего папу, прошу вас. Я верю, вы сможете. Федя, ваш ученик, когда-то спас меня и моего ребенка, мы были обречены, как сейчас папа, но он спас.
– Я принял у нее роды в декабре шестнадцатого, – шепотом пояснил Федор и добавил громче: – Зина, это невозможно сравнивать. С медицинской точки зрения ни тебе, ни твоей Танечке ничего не угрожало. И все, довольно об этом. Не мешай нам, пожалуйста.
Он закрыл дверь в ванную комнату у нее перед носом. На столике, на белоснежной салфетке, лежало все необходимое. Шприц кипятился в стерилизаторе на маленькой спиртовке.
– То, что мы собираемся делать, ужасно, – пробормотал Михаил Владимирович, достал склянку из саквояжа и чуть не выронил ее.
– Что же ужасного? Мы пытаемся спасти человека, – неуверенно возразил Федор.
Михаил Владимирович ничего не ответил. Он готовил раствор, пробовал про себя молиться, но не мог.
– Почему вы совсем не верите в успех?
Профессор молча помотал головой.
– Никого еще препарат не убил, – сказал Федор, – не было ни одного смертельного исхода.
– Володя, – прошептал профессор чуть слышно, – ты ввел ему препарат, но он все равно умер.
Федор болезненно сморщился, помолчал немного и вдруг заговорил изменившимся голосом, быстро, сипло:
– Нет. Я не успел. Он умолял меня, но я боялся, не верил, так же, как вы сейчас. Когда наконец решился, было поздно. Я вернулся с готовым раствором, а Володя уже не дышал. Я пытался запустить сердце, делал искусственное дыхание. Потом, когда окончательно понял, что опоздал, я ввел препарат самому себе. Не три случая благополучного исхода. Четыре. И ни одной смерти. Крысы, разумеется, не в счет.
Федор рефлекторно зажал себе рот ладонью, словно хотел упрятать назад те несколько фраз, которые только что вырвались. Он боялся взглянуть на профессора.
– Знаешь, я догадывался, – Михаил Владимирович тяжело вздохнул. – Ты тогда слег в лихорадке. Я помню симптомы. Все в точности, как у Оси. Волосы, кожа. Ладно, мы обсудим это после.
Они вернулись в спальню. Прошло не больше четверти часа. Белкину опять стало лучше. Зина сидела с ним. Он был в сознании.
«Цисты не дойдут до мозга, – подумал Михаил Владимирович, – при такой высокой концентрации аммиака они погибнут в кровотоке».