Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет
Шрифт:
У Федора закладывало уши, речь Ленина стала казаться ему ревом штормовой океанской волны, воем урагана. Не было в этих звуках ни смысла, ни логики, только страшная сокрушительная мощь, справиться с которой никто не сумеет.
На следующий день, 6 июля, вождь с самого утра пребывал в приподнятом настроении. Позавтракал плотно, с аппетитом. На вопрос командира отряда латышских стрелков, можно ли сегодня отряду в полном составе отправиться за город, праздновать национальный праздник Лиго, латышский День Ивана Купалы, ответил с добродушной усмешкой:
– Пережиток.
Федор слегка вздрогнул. День начала мятежа был известен точно: 6 июля. Сегодня. Как же можно оставлять Кремль без охраны? Да, все продумано, все под контролем, но мятеж есть мятеж, у эсеров вооруженные отряды.
Около четырех принесли телефонограмму: чехословаки взяли Уфу. Вождь принялся ходить по кабинету, заложив большие пальцы за проймы жилетки. Через несколько минут поступило известие о смертельном ранении германского посла.
Первым явился Троцкий. Тряхнув пышной, промытой и надушенной шевелюрой, причмокнув мясистыми губами, он произнес своим знаменитым густым баритоном:
– Дела. На монотонность жизни мы пожаловаться не можем. – И погладил модную маленькую бородку. У него были тонкие, холеные пальцы, свежий маникюр.
– Очередное колебнутие мелкой буржуазии, – Ленин круто развернулся на каблуках и рассмеялся.
Федор не понял, что значила эта фраза. Впрочем, она не значила ничего. В моменты сильного возбуждения из уст вождя иногда нечаянно выпрыгивали бессмысленные, непереваренные сочетания слов.
Вслед за Троцким возник Свердлов. Бледное тонкое лицо его казалось романтически отрешенным. У него была нежная кожа, яркие черные глаза.
– Надо ехать в посольство, выражать официальные соболезнования, – сказал он грустно и поправил чеховское пенсне на точеном носу.
– Погодите, как это будет по-немецки? – спросил Ленин.
– Что именно, Владимир Ильич?
– Как – что? Соболезнование! – вождь захохотал и не мог успокоиться, пока все трое обсуждали немецкие фразы, которые прилично произнести в посольстве. Он захлебывался смехом, на глазах выступили слезы.
Только усевшись в автомобиль, вождь перестал смеяться, слезы высохли, лицо побледнело и сделалось каменно серьезным.
Вся большевистская головка спокойно покинула территорию Кремля. Автомобили проследовали к Арбату. Не было никакой особенной охраны, и при желании не составило бы труда остановить, обстрелять или хотя бы арестовать Ленина, Троцкого, Свердлова и прочих товарищей. Но никто даже не попытался. Они благополучно подъехали к зданию посольства, выразили свои искренние соболезнования на хорошем немецком языке, без единой грамматической ошибки. Потом так же благополучно вернулись в Кремль, несмотря на то что злодейский мятеж левых эсеров был в самом разгаре.
Глава девятая
Москва, 2007
С тех пор как Петр Борисович Кольт загорелся мечтой найти и приобрести какое-нибудь серьезное, надежное средство продления жизни, прошло уже несколько лет. В процессе поиска Петр Борисович обнаружил, что в этой таинственной сфере тоже существует нечто вроде рынка, работают древние
Петра Борисовича не устраивало то, что было доступно всем, навязывалось при помощи известных и набивших оскомину коммерческих технологий. Он имел достаточно серьезный опыт в бизнесе, чтобы понимать: чем активней реклама, тем сомнительней ценность предлагаемого товара.
С самого начала Петр Борисович знал: если средство действительно существует, то никак не на рынке медицинских новинок. Это чудо не рекламируется в Интернете и по телевизору. О нем не кричат желтые газеты, глянцевые и научные журналы. Настоящим эликсиром молодости никто никогда не торговал и торговать не станет. Подделками – пожалуйста, сколько угодно.
О методе профессора Свешникова не было известно ничего определенного. Профессор не завершил свои опыты. Но имелось живое подтверждение, что тайна прячется именно там, в геометрическом центре мозга, в шишковидной железе.
Федор Федорович Агапкин, бывший ассистент профессора, однажды испробовал метод на себе, ввел в вену дозу препарата. Он сделал это сгоряча, не думая о последствиях.
С тех пор прошло девяносто лет. Агапкин жил. В этом году ему исполнилось сто семнадцать. Да, выглядел он ужасно, сморщенный, лысый, беззубый. Развалина с парализованными ногами. Но голова работала отлично, память оставалась блестящей. Старик надеялся, что новая доза препарата поставит его на ноги и поможет протянуть еще лет пятьдесят. Впрочем, для себя он не исключал и другого варианта. Цисты загадочных мозговых паразитов, попадая в эпифиз, могли омолодить, но могли и убить. Просчитать заранее, как они поступят, было невозможно.
Агапкин не боялся смерти. Он устал жить в беспомощном состоянии. Ему хотелось еще раз испытать судьбу. Но добыть препарат самостоятельно Федор Федорович не мог.
Кольт входил в первую сотню самых богатых людей мира. Правда, знал об этом только он сам и узкий круг приближенных. Ни одно издание, занятое подсчетами чужих капиталов, еще ни разу не включило его имя в опубликованные списки мультимиллиардеров. Кольт не был тщеславен. Его фотографии изредка мелькали в светской хронике, но представляли его там как скромного предпринимателя, владельца сети ресторанов, не более. Слова «нефть» и «алюминий» в связи с именем Кольта произносились шепотом. Слова «наркотики» и «проституция» не произносилось никогда. И правильно, ибо Петр Борисович к этому грязному бизнесу отношения не имел.
Кольт не любил рисковать. Он был чист перед законом, дружил с нужными людьми из прокуратуры, налоговой полиции, имел множество полезных связей. При желании он мог получить полную достоверную информацию о любом человеке, оказавшемся в сфере его личных интересов.
До вчерашнего дня Петр Борисович был уверен, что одинок в своих тайных поисках, и не задумывался о возможной конкуренции.
После ночного разговора с Агапкиным он окинул мысленным взором сотни две своих знакомых, давних и новых, всегда готовых к услугам, к партнерству и деловому сотрудничеству. Министры, депутаты, чиновники, банкиры, политики, военные, дипломаты, народные артисты.