Шрифт:
Глава 1
Гималаи – прихожая Тибета. – Первое знакомство с ламаизмом и его последователями. – Беседа с Далай-ламой. – Смерть и посмертные скитания в верованиях тибетцев. – Злоключения умерших. Колдуны за работой. – Как один великий, но невежественный лама перевоплотился в ослика, несмотря на самопожертвования праведника, пытавшегося предоставить ему возможность человеческого воплощения. – Визит к ламе-созерцателю. – Я покидаю Гималаи.
– Итак, решено. Давасандюп поедет с
Неужели я разговариваю с человеком?… Или это крошечное желтовато-смуглое существо в одеянии из оранжевой парчи с бриллиантовой звездой, сверкающей в шапке, – дух, спустившийся с окрестных гор?
Говорят, этот человек – воплотившийся лама и наследный принц гималайского трона. Но сейчас он кажется мне призрачным видением. Должно быть, сию минуту он исчезнет, как мираж, вместе со своей пестрой свитой и парадным конем в попоне из желтого сукна. Принц – часть сказочного мира, в котором я теперь живу – или, по крайней мере, мне кажется, что живу – вот уже две недели. Или я вижу все это во сне и через мгновение проснусь у себя в стране, где не обитают ни духи, ни воплотившиеся ламы в блестящих одеждах, где мужчины носят вульгарные пиджаки и волосы нормальной длины и не драпируются в ткани цвета солнца.
Я вздрагиваю от внезапного грохота литавр. Они затягивают заунывную мелодию. "Горный дух" садится на своего нетерпеливого скакуна, вельможи и слуги свиты взлетают в седла.
– Я вас жду, – повторяет светлейший лама, благосклонно улыбаясь. Я слышу свой голос как будто со стороны, обещая ламе приехать через день в его столицу, и удивительная кавалькада трогается, предшествуемая музыкантами.
Когда последние звуки жалобного напева затихают вдали, странное очарование, сковавшее меня, рассеивается. Все это было наяву. Я нахожусь в Калимпонге в Гималаях, а рядом со мной стоит переводчик, предоставленный в мое распоряжение со дня приезда.
Как я здесь очутилась? Я рассказывала уже об этом в другой моей книге "Путешествие парижанки в Лхасу". В то время соображения политического характера заставили Далай-ламу искать убежища на территории, находящейся под английским протекторатом. Я рассудила, что его пребывание на границе Индии – единственная для меня возможность увидеть его и собрать сведения о буддизме, практикуемом на Тибете.
Очень немногим иностранцам удавалось получить аудиенцию у Государя-монаха, пребывающего в неприступной твердыне своего священного города в "Стране Снегов". Далай-лама не сделался доступнее даже в изгнании. До моего посещения он упорно отказывался принимать женщин не тибетского происхождения. Я была первой и, имею веские основания предполагать, последней чужестранкой, для которой он сделал исключение.
Уезжая из Даржилинга весенним свежим утром, когда розовые тучки окутывали горы, могла ли я предвидеть, какие необычайные последствия будет иметь эта поездка? Предвкушала только краткую прогулку и интересное интервью. На самом деле для меня начались странствия, и мне суждено было остаться в Азии более чем на десять лет.
В воспоминаниях о начале моего долгого пути Далай-лама является мне гостеприимным хозяином: завидя у стен своего жилища путника, он спешит указать ему вход в свои владения.
Вход этот был указан мне тремя словами: "Учитесь тибетскому языку".
Если верить подданным Далай-ламы, называющим его Всеведущим ("Тхамсчед мкиенпа"), владыка Тибета, давая мне совет, заранее знал, что это повлечет за собой. Он сам открывал мне путь не только в Лхасу, к запретному городу, но даже к еще менее доступным неведомым
В Калимпонге владетельный лама жил в просторном доме, принадлежащем министру раджи Бутана. Чтобы придать резиденции ламы большую величественность, от самой дороги к дому проложили подобие аллеи из двух рядов высоких бамбуковых шестов с флагами, на которых было написано "Ом мани падме хум!" или нарисован "небесный конь" в окружении магических знаков. Национальный Тибетский флаг – золотой лев на пурпурном фоне – в то время, мне кажется, еще не существовал.
Свита монарха в изгнании была многочисленной, а слуг насчитывалось более сотни. Весь этот люд обычно предавался сладостному безделью, оживляемому неумолчной болтовней. Спокойствие царило вокруг жилища Великого ламы. Но в праздничные или приемные дни со всех сторон вдруг появлялась хлопотливая, шумная толпа царедворцев и слуг. Они теснились в его дверях, высовывались из окон, растекались по окрестностям, суетясь, волнуясь, крича, и часто так мало отличались друг от друга в своих засаленных одеждах, что чужеземцы легко делали досадные промахи и попадали в неловкое положение.
Благопристойность, церемониал и пышное великолепие Поталы давно миновали. Те, кому довелось видеть придорожный лагерь, в котором Владыка Тибета ожидал, пока его подданные отвоюют ему трон, не могут иметь представления о настоящем дворе в Лхасе.
Британские экспедиционные войска, силой проникнув на запретную территорию и разгуливая по столице Тибета наперекор заклинаниям и чарам самых страшных колдунов, вероятно, заставили, в конце концов, Далай-ламу понять, что сила на стороне чужеземных варваров. Разнообразные изобретения, какие он в дальнейшем имел возможность видеть во время путешествия по Индии, по-видимому, также убедили его в умении этих варваров подчинять себе и видоизменять природу. Но как бы то ни было, его уверенность в умственной неполноценности белых оставалась непоколебимой. В этом он разделял мнение всех азиатов – от Цейлона до северных пределов Монголии.
Жительница Запада, познавшая тонкости буддийского учения, была для него непостижимым явлением. Если бы я вдруг испарилась во время беседы с ним, он нисколько не удивился бы. Наоборот, именно осязаемость моей особы его и поражала. Наконец Далай-ламе пришлось поверить очевидному. Тогда он спросил о моем учителе: у меня, конечно, есть учитель, и он может быть только азиатом. Далай-лама низвергнулся с облаков на землю, услышав, что текст одной из наиболее почитаемых тибетскими ламами буддистских книг был переведен на французский язык еще до моего рождения.* (*"Гиятчер ролпа" – пер. Эд. Фуко, профессора в Коллеж де Франс. – Прим. пер.) Ему было трудно допустить подобный факт, и поэтому он постарался преуменьшить его значение. "Если, – сказал он, – какие-нибудь иностранцы действительно изучили наш язык и читали наши священные книги, то, все равно, смысла их они понять не могли".
Слова ламы предоставили мне удобный случай обратиться к нему с просьбой. Я поспешила им воспользоваться: "Именно потому что, как подозреваю, некоторые религиозные доктрины были истолкованы неправильно, я и прошу вас просветить меня". Далай-лама отнесся к моей просьбе благосклонно. Он не только ответил устно на мои вопросы, но позже передал мне записку, где развивал некоторые из своих разъяснений.
Князь Сиккима и его свита скрылись из виду, и ничего другого не оставалось, как сдержать свое обещание и готовиться к поездке в Гангток. Между тем, меня преследовала другая идея.