Митридат
Шрифт:
Получив приказ, Трифон исчез во тьме. Через несколько мгновений послышались торопливые шаги группы людей, подгоняемых гортанными выкриками. Представители города вошли в хижину запыхавшись, осмотрелись с тревогой. Они мало чем отличались от местных горцев. Сняв лохматые бараньи шапки, склонили курчавобородые головы перед царем, втайне пораженные, что великий Митридат не побрезговал заночевать в этой дымной норе.
Разговор был короткий. Царь смотрел строго, а говорил мягко, милостиво. Он пристально рассматривал лица диоскуриадских старшин, и каждому казалось, что царь интересуется именно им. Все вышли из хижины вспотевшие, но удовлетворенные,
– Хитры и корыстолюбивы! – сказал Митридат, когда дверь захлопнулась и он опять остался наедине с Гипсикратией. – Но трусливы и готовы служить мне.
– Теперь отдохни, – робко напомнила рабыня.
– Отдых, – ответил Митридат, нахмурившись, – это расслабление души и тела, право людей низких, подобных скотам, которые если не тянут ярмо, то дремлют у кормушки! Удел царей – бодрствовать, ибо цари отягощены бременем власти, окружены лукавыми людьми, которые ждут, чтобы их господин заснул и не мешал им обделывать свои грязные дела!.. Кругом тайные и явные враги!
Однако взял из рук Гипсикратии чашку с горячим мясным варевом и выпил его. После чего, не раздеваясь, завернулся в бурку и прилег на нары.
Женщина-воин бесшумно прошла по хижине, прислушалась у дверей и, только услышав храп повелителя, решила утолить голод остатками царского ужина. Потом осмотрела кинжал, попробовала пальцем, остер ли, и заняла свое место на полу у входа в хижину.
IV
Греческая община Диоскуриады просила Митридата не вводить войска в город, но расположить их в окрестных селениях. Самому же царю было предложено разместиться с женами и наложницами в храме Кибелы, матери богов. Восточная богиня, как известно, покровительствует любовным парам, дает им убежище под своей крышей. И сейчас через жрецов дала согласие приютить жен великого царя при условии внесения в храмовую казну золотых монет. За этим дело не стало. Митридат от предложенного гостеприимства не отказался. Утром посетил город, принес жертву перед ликом Кибелы, воскурил ей благовония и пополнил ее казнохранилище щедрыми дарами. Потом сделал богатые приношения в другие храмы, включая и святилище Диоскуров – близнецов Кастора и Полидевка, именем которых был назван город. Этим он привлек к себе милость городских богов и умилил сердца отцов города. Вместе с военачальниками и сыновьями, после молений и жертв, царь пировал вечером в обществе диоскуриадских архонтов и богачей.
Однако, войдя в полутемное капище Кибелы, недовольно дернул бровью. Здесь было неуютно и тесно. Ему даже показалось, что он опустился в мрачный, сырой склеп, усыпальницу для умерших. «Что это? – подумал он. – Могила или жилище для тех, кто отрешился от радостей жизни и общения с живыми людьми?»
И, предоставив храм женам и наложницам, а надворные постройки – многочисленным дочерям, Митридат остался за городом, сказав, что ему надо быть ближе к войску. Его раздражали глухие стены, что обступили храмовый двор и сам город. Тяжелые городские ворота запирались на ночь двойными железными засовами!.. Запирались не им, а хозяевами!.. Он воспринимал это как унижение, но сдерживал буйное сердце, понимая, что времена изменились не в его пользу.
Пестрый букет красивых женщин сразу привлек внимание всего города. И несмотря на то, что царский гинекей жил обособленной, скрытой жизнью, охраняемой евнухами, на рынках Диоскуриады можно было услышать самые подробные описания его быта и нравов. Остроумцы немедля дали гинекею название «курятник», которое быстро распространилось всюду и дошло до ушей Митридата.
Женщины в самом деле походили на диковинных птиц, посаженных в золотую клетку. Царский гинекей являл собою подобие тюрьмы, населенной бесправными узницами, единственный смысл бытия которых заключался в том, чтобы украшать жизнь царственного владыки, услаждать его.
Старшим над «курятником» был доверенный евнух Бакх, который и здесь, в убогой обстановке, оставался усердным слугой царя, стражем его живой сокровищницы. Пользуясь царским благоволением, евнух однако знал, что за малейший недосмотр с него сдерут кожу. Поэтому всегда был настороже. И в то же время старался угождать царским любимицам и старшим женам, был терпелив к их капризам и колкостям.
Постоянно вращаясь среди женщин, Бакх умел вести непринужденный разговор, знал много смешных историй и сказок. Неплохо пел высоким голосом, подыгрывая на арфе. Умел играть в забавные игры. По его требованию город присылал в гинекей не только фрукты и сладости, но и искусных мимов и фокусников, которые устраивали представления.
Однако большинство женщин испытывали в обществе обходительного евнуха чувство страха и тщательно скрываемой неприязни. Но льстили ему, старались не портить с ним отношений, помня, что Бакх близок к царю и пользуется его доверием. Втайне передавали одна другой, что Бакх – отравитель!.. Будто он умело подмешивал в сладкие печенья и вина ядовитые смеси и таким образом отправлял на тот свет неугодных Митридату людей!.. С содроганием услышали, что не кто иной, как Бакх, умертвил старших жен, сестер и лучших наложниц царских, когда Митридат потерпел поражение от Лукулла и не хотел, чтобы его женщины попали в руки римского полководца. Но об этом вслух не говорили.
Бакх знал о своей репутации и втайне гордился ею. Утратив способность к любви и дружбе, он все внимание сосредоточил на самом себе. Его холеное лицо не имело ни одного пятнышка, только обилие мелких морщин и характерная бабья безбородость, вялость и расплывчатость черт выдавали его скопческое преждевременное увядание.
Любимым развлечением женщин стали прогулки по городу. Десятки носилок с опущенными пологами составляли многоцветную процессию, охраняемую сплошным заслоном безбородых вооруженных стражей. Их пластинчатые панцири и круглые шлемы тускло поблескивали от зимней сырости.
Такие многолюдные шествия были развлечением и для города. Жители сбегались со всех концов, желая поглазеть на красочную вереницу носилок, из которых только одни были открыты. На них возлежал расплывшийся от тучности царский доверенный, улыбаясь накрашенными губами. Стараясь разглядеть его богатые наряды и слащавую физиономию, многие принимали евнуха за пожилую молодящуюся женщину, чем-то похожую на тех восточных гетер, которые любят появляться на шумных базарах, привлекая мужчин яркими одеждами и нарумяненным лицом.
– Погляди, погляди! – говорили изумленные греки. – Неужели эта старая баба с намалеванными бровями царица?
– Тьфу ты! – поправляли их более осведомленные. – Какая же это баба! Эта сам Бакх, приближенный царский скопец! Око и ухо государево! Пастух Митридатовых жен и наложниц! Это он убил царицу Беренику, Монику-красавицу и сестер Митридата, чтобы они не попали к Лукуллу на ложе!
– Ай-ай! А посмотреть со стороны – баба бабой!
V