Мизери
Шрифт:
Он не сводил с нее глаз.
Она ухмыляется?
Господи Иисусе, похоже на то.
Как бы то ни было, эта машинка не сулит ему ничего хорошего. У нее двухцветная лента – сверху красная полоса, под ней черная. А он-то уже забыт, что такие ленты существуют. Но приятного чувства ностальгии эта лента у него не вызывала.
– Ну как? – Она радостно улыбалась. – Что скажете?
– Отличная! – быстро ответил он. – Настоящий антиквариат.
Ее улыбка померкла.
– Я покупала не антиквариат. Я
Он отреагировал мгновенно:
– Ну-ну! Пишущие машинки вообще нельзя называть антикварными в полном смысле слова. Хорошая машинка служит практически вечно. Эти старые кабинетные машинки – танки!
Он погладил бы машинку, если бы мог до нее дотянуться. Если бы мог, он бы поцеловал ее.
Ее улыбка вернулась. Его сердце стало биться чуть ровнее.
– Я ее купила в «Старых новостях». Правда, идиотское название для магазина? Конечно, Нэнси Дартмонгер, хозяйка, – дура. – Энни слегка помрачнела, но он сразу увидел, что сердится она не на него; пусть инстинкт самосохранения – это всего лишь инстинкт, но, как в последнее время стал понимать Пол, он помогает делать поразительные открытия. Пол начинал привыкать к смене фаз ее настроения, улавливая его изменения, словно прислушиваясь к тиканью ненадежных часов.
– И она не только дура, она дрянь. Дартмонгер! Ей надо бы носить фамилию Дарт-монстр. Дважды разводилась, а теперь живет с буфетчиком. Поэтому когда вы сказали «антиквариат»…
– На вид она хорошая, – перебил он.
Энни помолчала и затем, как бы извиняясь, сказала:
– Тут нет буквы «н».
– Правда?
– Вот. Видите?
Она повернула машинку так, чтобы он увидел полукруг клавиатуры. На месте буквы «н» оказалась дырка – как дыра от выпавшего зуба, – но все остальные клавиши были в порядке.
– Вижу.
Она опустила машинку. Он ощутил толчок и подумал, что машинка должна весить фунтов пятьдесят. Она пришла из того времени, когда не было сплавов и пластмассы… как и шестизначных сумм авансов за книги, книг по мотивам фильмов, «Ю-Эс-Эй тудэй», «Энтертейнмент тунайт», когда знаменитости не рекламировали кредитные карты или водку.
«Ройал» ухмылялся ему, суля неприятности.
– Она запросила сорок пять долларов, но потом сбавила до сорока. Из-за буквы «н». – Энни хитро улыбнулась. Я-то не дура, казалось, говорила эта улыбка.
Он улыбнулся в ответ. Прилив пришел. Поэтому улыбаться и лгать было легко.
– Сбавила? Так вы не по мелочи торговались!
Энни просияла.
– Я сказала ей, что «н» – важная буква, – сообщила она.
– Здорово это вы! Чертовски здорово!
Еще одно открытие: льстить легко, стоит только начать.
Она лукаво улыбнулась, словно обещая посвятить
– Я сказала ей, что буква «н» есть в фамилии моего любимого писателя.
– Она встречается дважды в имени моей любимой сиделки.
Ее улыбка теперь сверкала во всю мощь. Невероятно, но даже на каменных щеках вспыхнул румянец. Вот что будет, если в пасти каменного идола из повестей Райдера Хаггарда развести огонь, подумал Пол. Разумеется, ночью.
– Вы надо мной смеетесь! – жеманно произнесла она.
– Нет, – возразил он. – Вовсе нет.
– Отлично!
На мгновение она отвернулась, но выглядела не выключенной, а польщенной, немного взволнованной, и ей надо было собраться с мыслями. Наверное, Пол мог бы порадоваться этой перемене, если бы не машинка, тяжелая и твердая, как сама Энни, и такая же ущербная; она ухмылялась, обнажая дырку, и обещала ему неприятности.
– Кресло на колесах было куда дороже, – заговорила Энни. – У меня же нет доступа к бесплатным товарам для инвалидов, с тех пор как… – Она осеклась, нахмурилась и кашлянула. – Но вам пора начинать садиться, так что я ни капельки не жалею, что потратилась. А вы же не можете писать лежа?
– Нет…
– Я припасла доску… Отпилила подходящий кусок… И бумага… Погодите…
Она, как девочка, выбежала из комнаты, оставив Пола наедине с машинкой. Как только она повернулась к Полу спиной, его улыбка исчезла. Выражение «Ройала» не изменилось. Позднее Пол подумал, что он с самого начала знал, чем все это обернется. Так же как знал заранее, каким будет звук пишущей машинки, когда она будет клацать и ухмыляться.
Энни вернулась с пачкой бумаги «Коррасабль Бонд» в целлофановой упаковке и доской примерно три фута на четыре.
– Глядите!
Она водрузила доску на ручки кресла, которое стояло возле кровати, как некий чопорный костлявый посетитель, пришедший навестить больного друга. Пол уже видел собственный призрак, запертый в этом кресле доской.
Она поставила пишущую машинку на доску лицом к призраку и положила рядом с ней пачку бумаги (Пол больше всего на свете ненавидел «Коррасабль Бонд», так как краска смазывалась на отпечатанных страницах, когда их сдвигали в стопке). Энни создала нечто вроде рабочего кабинета калеки.
– Ну как?
В ответ он с легкостью произнес самую большую ложь в своей жизни:
– Выглядит очень симпатично. – А затем он задал вопрос, ответ на который уже знал: – Как вы думаете, что я здесь напишу?
– Да что вы, Пол! – воскликнула она, поворачиваясь к нему; ее глаза как будто пустились в пляс от возбуждения, а щеки раскраснелись. – Я не думаю, я знаю! На этой машинке вы напишете новый роман! Ваш лучший роман! «Возвращение Мизери»!